– В чем же?
– Оно выделяло его из всех медиков. К примеру, к Горбачеву нужно было приглашать не Гейла, а кого-то из нас, кто обладал реальной информацией, а не иллюзиями.
– Это политика.
– Если она построена на эффектах, на иллюзиях, то это плохая политика!
– Я хорошо отношусь к Роберту Гейлу за его мужественный поступок: он взял своих детей и привез в Киев, когда там была паника. Этот жест говорит о многом… Кстати, он очень трезво оценивал ситуацию вокруг Чернобыльской катастрофы, и он не понимал, почему сразу после аварии не был использован тот препарат, который вы создали еще в шестидесятых годах и который помогает в борьбе с радиацией. Честно говоря, я тоже этого не понимаю!
– Это препарат «Б», защитный препарат, созданный в нашем Институте биофизики. Он вводится человеку перед входом в радиационно-опасную зону.
– Его не было на Чернобыльской АЭС?
– Был.
– Почему же его не применяли?
– Ответов на подобные вопросы нет… Во время аварии было совершено множество ошибок, которые приводили к катастрофическим последствиям. Людей не следовало посылать в опасные зоны. Если бы они сидели в щитовом помещении, им запретили бы выход, были поставлены дозиметрические посты, осуществили бы изоляцию, – только эти простые, кстати, предусмотренные планами меры спасли бы многих людей. А руководители АЭС, напротив, посылали людей к 4-му блоку, чтобы они посмотрели, есть ли свечение, в каком положении находится крышка… Эмоции захлестнули разум, и в этих случаях даже препарат «Б» не способен помочь.
– А потом его применяли?
– Да, когда разбирали крышу. Через два месяца после взрыва. Там гамма-поля были мощные. Однако трудно оценивать в этих условиях эффективность препарата – люди находились на крыше короткое время и получали дозы небольшие… К сожалению, в Чернобыле не было доверия к информации о радиации, то есть о той опасности, которой подвергаются люди. К примеру, ликвидаторы боялись идти под дно реактора. Законная тревога, ведь топливо могло просочиться туда. Да и ощущение, что над тобой поврежденный реактор, не очень приятное.
– Я это почувствовал на себе, когда был там!
– А ведь дозы там были минимальными. Но на входе стоял солдатик, который пропускал десять смен, и он находился как раз в том месте, где дозы были самыми большими!
– Нелепостей в Чернобыле было, конечно же, много. Но ведь было главное ощущение: надо быстрее ликвидировать эту беду!
– Эмоции, конечно, важны и нужны. Но есть еще и трезвый расчет. Один австрийский ученый при обсуждении Чернобыльской трагедии в Вене в 1986 году спросил: «Надо ли было нагонять столько людей в Чернобыль? Был ли продуман план ликвидации аварии?» И что можно было тогда ответить на такие вопросы?!
– А сейчас?
– Надо анализировать все, что делали в Чернобыле. Ясно, к примеру, что много было лишних заходов вертолетчиков на реактор. Они совершили 1200 вылетов, низко опускались над реактором. Один экипаж погиб – вертолет упал в реактор. И такое было. Безусловно, надо было все-таки более жестко регламентировать число привлеченных людей, тщательно контролировать уровни доз. Многие рисковали, на мой взгляд, напрасно. Тот же академик Велихов, который бродил по коридорам, другие ученые. Пожалуй, лишь Акимов, инженер из дежурной смены, попытался разобраться, что же именно произошло. Он пошел осмысленно к поврежденному реактору, и его показания были самыми ценными. К сожалению, он получил огромную дозу, умер одним из первых.
– Могли бы вы подвести какие-то медицинские итоги аварии в Чернобыле? Хотя бы не в целом, а в вашей области?
– В отношении диагноза лучевой болезни и помощи пострадавшим, думаю, все было очень прилично, на высоком уровне. И мир это оценил, выразив нам благодарность в 1988 году, когда подводились первые итоги ликвидации аварии. Мировые ученые пришли к единодушному выводу, что мы приложили максимум возможных усилий, чтобы помочь людям. Одобрили они и ту предельную дозу, которую мы определили для аварийных работ, – 25 бэр. Споров, признаюсь, по этому поводу было много – ведь у военных было установлено 50 бэр. Что греха таить, мы подстраховались. Нам нужен был трехкратный запас. Так и получилось: были люди, которые превышали 75 бэр. К счастью, это были единицы.
– Избежать просчетов ведь невозможно?
– Но многое можно и нужно предусматривать! Авария не может планироваться. Если уж случается, то необходимо определять ее масштабы и определять реальные меры. Если нужно установить 5 бэр, то их нужно и устанавливать. Если 25, то 25. Главное, не посылать в опасную зону сто человек, если достаточно и десяти. В этом у нас ошибок и недостатков было много… И еще. Обидно, что были люди, которые вводили общественность в заблуждение и пытались делать на Чернобыле политические карьеры.
– Таких я знаю множество!
– И очень часто оскорблялись настоящие профессионалы и решительные люди.
– Кого бы вы назвали в первую очередь?
– Леонида Андреевича Ильина, директора Института биофизики. Он не позволил эвакуировать Киев, и за это ему памятник нужно ставить, а на Украине его чуть ли не «персоной нон грата» сделали, обвинили во всех грехах. На самом деле он спас тысячи жизней, потому что если бы город отправили в эвакуацию, то люди гибли бы в пробках от удушья, от выхлопных газов, наконец, от стресса.
– Я был свидетелем, как два академика, Ильин и Израэль, заверили руководство Украины, что трагедии с Киевом не случится!
– Они взяли ответственность на себя, а это дорогого стоит! К сожалению, у нас не прислушались к выводам Международного Чернобыльского проекта, который был осуществлен через пять лет после аварии. Из-за этого сегодня страдают дети и на Украине, и в Белоруссии, и в России. Тогда не было по-настоящему просветительной работы, и за это пришлось расплачиваться. Надо было давать детям сгущенное и сухое молоко, а не свежее. Временно не давать овощи и фрукты. Но матери все делали наоборот, не подозревая, что наносят вред своему ребенку. Они увеличивали лучевую нагрузку от нуклидов. К сожалению, в обществе не было доверия к специалистам, людей убеждали, что они говорят неправду. На самом деле не мы врали, а те, кто нас обвинял во всех смертных грехах.
– 20 лет прошло. Надеюсь, все убедились, сколь необходима ваша клиника стране – ведь это единственное место, где «лучевку» лечат уверенно и надежно?
– Это не так. У нас масса проблем. Во-первых, выяснилось недавно, что 50 лет мы лечили больных незаконно, так как у нас нет официальных лицензий и сертификатов.
– Но пусть чиновники их выдадут, если эти бумаги так им необходимы!
– Наш президент В. В. Путин хорошо сказал: «Изощренная форма саботажа – это строгое соблюдение буквы закона». Для нас это выражение актуально, так как нам объявлено, что теперь отделение не наше, а принадлежит больнице, а мы только научные методисты и консультанты. То есть теперь мы уже не отвечаем за тех больных, которых лечим! Вот вам и реформы здравоохранения… Все оборудование и приборы, которые мы получили во время Чернобыля, в том числе и от международных организаций, у нас потихоньку отобрали, в частности, с помощью того же Андрея Ивановича Воробьева, который тогда был министром. Так что чиновник не дремлет никогда!
