Но Атомный проект в нашей стране отличался как раз тем, что в нем были собраны специалисты, которые невозможное делали возможным.
Металлургические заводы начали рождаться на лабораторных столах и под микроскопами.
Всего за год ученые создали микроволновую печь, в которой плавились микрограммы плутония, да еще с присадками другого элемента. Кстати, эта печь до сих пор работает в Плутониевом институте. Аналогов ей в мире не существовало добрых полвека. Это неплохой комментарий к тем утверждениям, будто в Атомном проекте СССР все было заимствовано у американцев.
В те же месяцы в «Девятке» был разработан специальный твердомер. В нем определялись температуры плавления плутония. Кстати, несколько раз на заседаниях в ПГУ рассматривали разные методы, как работать с плутонием, но все они отвергались как непригодные. Казалось, что возникла очередная непреодолимая преграда.
Вспоминает В. И. Кутайцев, который тогда работал в Лаборатории № 13:
«Мы решили эту задачу очень интересным методом, который заключался в том, что спай термопары (миллиметровая головка) был расклепан в чашечку, которую затем поместили в платиновый нагреватель вакуумной трубы, а через микроскоп определяли состояние металла в чашечке. Исследуемый объект (кусочек плутония) перед опытом деформировали, он получал неправильную форму. В момент нагревания и плавления эта частица силами поверхностного натяжения образовывала шарик, и вот образование этого шарика наблюдали через микроскоп и определяли соответствующую температуру. Прибор был оригинален и прост для применения. Однажды при посещении лаборатории А. П. Завенягиным мы попросили его самого определить температуру плавления золота с помощью этого прибора. Все были восхищены, что такой простой метода дает возможность так точно определить температуру плавления. Завенягин спросил: „Какая фирма поставила этот прибор?“ В. Б. Шевченко указал на одного из наших сотрудников, рабочего Т. Д. Вавакина. Завенягин удивился, что есть такие золотые руки в нашей лаборатории, и дал указание о назначении ему персонального оклада».
Выяснилось, что температура плавления плутония – 670 градусов. Эти данные позволили начать проектирование оборудования для промышленной установки, которая создавалась в Челябинске-40. Позже свойства плутония, когда его стало больше, уточнялись. Оказалось, что ошибка оставила всего 30 градусов. Так что свой «персональный оклад» рабочий Вавакин получал не зря…
Куда исчез «королек»?
Впрочем, тот же Вавакин вместе с Кутайцевым могли вскоре отправиться «в очень отдаленные от Москвы места», как любил выражаться один из сотрудников Берии, который обеспечивал секретность работ в Институте.
Они работали вдвоем поздно вечером – исследовали плутоний. И вдруг кто-то из них обронил образец на пол. Кусочек плутония был размером с булавочную головку. Пол паркетный, щелей много. Никаких приборов – образец, конечно же, излучал – не было. Что же делать? Это ведь был единственный образец плутония, других вообще не существовало… Естественно, пропажа «королька» – это катастрофа, и виновным в случившемся не избежать самого сурового наказания…
В общем, вооружились Кутайцев и Вавакин настольной лампой и лупой, стали на колени и начали поиски. Плутоний будто сквозь землю провалился – нет его!
Три часа осматривали они щели – образца нет.
Идет уже третий час ночи…
Раз уж «золотые руки» Вавакина не помогали, потребовалась «золотая голова» Кутайцева. Он предложил использовать радиоактивность плутония.
Они взяли листы фотобумаги, расстелили ее по полу. Подождали немного, а потом начали проявлять листы. На одном из них увидели черную точку.
Положили на это место новый лист – действительно, темное пятно! Вырезали дырку, в центре ее лежит образец плутония. Грязь налипла на него, найти его даже с помощью лупы было практически невозможно.
Напряжение сразу спало, оба поняли, что спасены. Так как время позднее, оба устали, то Вавакин предложил очистить образец утром. Приложил он к полу мокрую фильтровальную бумагу, собрал грязь вместе с плутонием, все положил в шкаф.
Кутайцев пришел на работу первым. На проходной его встречал начальник режима. «Где образец? – спросил он. – Немедленно к директору!»
Бочвар уже ждал своего сотрудника. Андрей Анатольевич очень разволновался, когда узнал о пропаже образца, но Кутайцев его сразу же успокоил: «Нашел я его!»
Но у директора сомнения оставались.
«Пошли», – распорядился Бочвар.
Они вместе отправились в лабораторию. Кутайцев открыл шкаф, достал бумагу, но плутония там не было!
Сказать, что его в это мгновение «прошиб холодный пот», – значит явно преуменьшить те чувства, которые он испытал.
Где же образец?
На этот раз выручили опыт и знания Бочвара – он догадался, что произошло…
Бочвар сам отнес бумагу химикам. Те растворили ее и обнаружили пропажу. Оказывается, «королек» металла прокорродировал на мокрой бумаге и распался. Никто не знал тогда, что плутоний очень быстро окисляется.
Химики воссоздали образец. Но все-таки три микрограмма были потеряны. В новом образце было 49 мкг, а в первоначальном – 52…
Сотрудники Берии начали расследование, однако оно было тут же прекращено. Вмешался А. А. Бочвар – он всегда защищал своих сотрудников.
Слиток в… перчатке!
8 марта 1949 года был получен первый слиток плутония. А. С. Займовский должен был принять его в своем цехе № 4, где должны были изготавливаться детали для будущей А-бомбы. В сопровождении солдата охраны слиток был доставлен в цех. Вес его составлял 8,7 грамма.
Контрольные измерения показали, что слиток удовлетворяет всем требованиям конструкторов оружия.
Через несколько дней поступил второй слиток. Он был чуть «тяжелее»… А затем плутоний стал поступать регулярно. Слитки вскоре достигли массы 50–60 граммов.
А. А. Бочвар днем и ночью находился в цехе № 9, где шли плавки плутония.
Л. П. Сохина приоткрыла некоторые тайны того времени:
«Сейчас страшно вспомнить: крупнейшие ученые, цвет науки нашей страны безвыездно более года жили вблизи цеха. В то время выбрасываемый из вентиляционной системы воздух не очищался от радиоактивных веществ. Листья берез, растущих вокруг цеха, и домики ученых были радиоактивными. Профессор А. Н. Вольский часто приносил листочки на замер к дозиметристам, и они здорово „щелкали“. Можно себе представить, сколько плутониевой пыли было в воздухе рабочих комнат. Индивидуального дозиметрического контроля в то время еще не было, но замеры на загрязненность поверхностей плутонием и гамма-активностью проводились. В воздухе рабочих зон активность по альфа составляла сотни тысяч доз. Многие химики в первые годы получали по 50–100 бэр/год. Фактически же интегральная доза радиационного воздействия у них была существенно выше за счет значительного поступления плутония в организм».
