Пожалуй, впервые Садовский и другие участники совещания ощутили страх перед этим человеком…
Перед испытанием на опытном поле появились дома, мосты, туннель метро, другие сооружения. Вокруг башни на разных расстояниях расставлена боевая техника. Всего более 2200 объектов. 500 кинокамер должны были зафиксировать все, что происходит вокруг.
Испытания прошли 12 августа 1953 года.
Заряд находился на башне. Ее высота – 33 метра.
Общий вес изделия составил 3250 килограммов.
Мощность взрыва – 450 килотонн.
Все сооружения, как того требовал Берия, были разрушены. Но он об этом не узнал, так как после смерти Сталина был арестован и вскоре расстрелян.
«Озадачивание» Курчатова
Обычно Игорь Васильевич не предупреждал, зачем именно он приглашает того или иного сотрудника. Так было и на этот раз. Садовский только что вернулся с Семипалатинского полигона, и тут же его позвал к себе Курчатов.
На этот раз «озадачивание» было необычным.
Курчатов сообщил, что Садовский включен в группу экспертов, которые выезжают в Женеву. Там начинались переговоры по контролю за ядерными испытаниями.
Игорь Васильевич пояснил, что дело необычайной важности и что в Женеву приедут крупнейшие специалисты, которые принимали участия в испытаниях оружия в США и Англии. Садовскому поручалось подобрать команду сотрудников из институтов Академии наук, которые должны достойно представлять СССР.
Поначалу Михаил Александрович попытался отказаться: мол, и жена у него тяжело заболела, и сын без присмотра. Но Курчатов был категоричен:
– Ты что, до сих пор не понял, что за ужас и безумие это ядерное оружие?! Да это твой долг!
Курчатов умел находить нужные аргументы и слова, Садовскому стало стыдно за свою попытку отказаться от поездки в Женеву.
Очень скоро он стал «главным переговорщиком» с американцами и англичанами.
Из воспоминаний М. А. Садовского: «В ходе дискуссий мы неожиданно для себя обнаружили, что уровень наших знаний свойств ядерных взрывов не ниже американского, а чем-то и превосходит его. Это можно объяснить. В распоряжении американцев, организующих полигонные наблюдения в Неваде, была вся промышленность – как собственная, так и мировая, изготовляющая любую аппаратуру для изучения и измерения физических процессов. В СССР вообще не было своих приборов – нам приходилось их придумывать, сконструировать десятки типов и сотни совершенно новых, специально созданных для полигонного изучения взрыва. И всего за два года… В общем, у нас были основания гордиться собой и радоваться успеху. Однажды, опоздав на заседание, американцы объяснили это тем, что полночи спорили: как это русские, куда более бедные и сравнительно недолго изучавшие взрывы, сумели столько узнать о них?
– До чего же вы додумались, если не секрет? – спросили мы.
Ответ был неожиданным:
– У вас нет бюрократизма!
Мы чуть не умерли от смеха…»
…Осенью 1994 года он позвал к себе домой несколько своих учеников и соратников. Разговор шел о будущем Института физики Земли, о новой тематике исследований, о развитии тех или иных лабораторий и направлений. И вдруг Михаил Александрович начал читать стихи:
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
Оказывается, он знал и любил Николая Гумилева, но эту свою «тайну» он раскрыл перед самой смертью. Хорошо, что успел. Его запомнили и таким…
«С топором на атом!»
В каждой шутке есть доля правды.
И в этой тоже…
Она родилась вскоре после того, как заработали первые «Иваны». Реакторы капризничали, часто возникали аварийные ситуации.
Вспоминает Вера Гордина, которая работала на «Маяке» с 1948 года:
«К сожалению, многих уже нет в живых. Из тех, кого называют „первопроходцами“. Нет и Долишнюка, который в свое время бегал „с топором на атом“. Он являлся неиссякаемым источником анекдотов. „С топором на атом“ – не просто слова. Однажды на одном из реакторов „завис“ канал, то есть его нельзя было разгрузить, как положено, вниз. Его пытались поднять „наверх“, в центральный зал, и разгрузить там. Но канал не шел ни туда, ни сюда, „завис“. Тогда и придумали „план“ освобождения канала. Каждый сотрудник брал кувалду, бежал к каналу, бил по нему и сразу же бежал назад, освобождая место следующему. У всех у них, кто бежал „с топором на атом“, с одной стороны головы выпали волосы. Правда, потом они выросли».
И тут случилась еще одна неприятность.
Вдруг завыли сирены. Да так, что их услышали не только на реакторе, но и в городе. Такое впечатление, будто случилась страшная авария.
А потом тишина…
Оказалось, лаборант уронил отвертку внутрь реактора. Он попытался достать ее, но мешал центральный регулирующий стержень. И тогда лаборант решил его вытянуть. На всем объекте заревели сирены! Лаборант, правда, не растерялся – тут же вернул стержень на место.
Сирены стихли. Паника возникнуть не успела…
Нестандартные (точнее – непредвиденные) ситуации случались часто. Причем некоторые из них казались… мистическими.
М. Громова – ветеран радиохимического производства – рассказывает о таком случае:
«В ночную смену спускаюсь вниз по лестнице мимо третьего отделения в довольно хорошо освещенный, широкий и длинный коридор и вдруг чувствую какой-то страх. Пройдя по пустому коридору метров пять, ощутила, что страх вроде бы прошел. Я постояла немного в недоумении: странно, ведь я никогда ничего не боялась! Этот коридор многие из нас проходили, когда шли на смену во второе, третье отделения и в диспетчерскую. Я решила вернуться и еще раз пройти до лестницы. Не доходя до поворота к лестнице одного-двух метров, меня снова охватил еще более сильный страх. Отошла назад – отпустило. Тогда я подошла к телефону и попросила дежурного дозиметриста срочно спуститься с прибором ко мне. По сигналу на телефонном пульте он знал, где я нахожусь. Он спустился с противоположной стороны, настроил прибор, и мы вместе пошли к той стене, где в нише проходили технологические трубы с вентилями. Вскоре прибор начал реагировать на излучение. Около стены, в которой с обратной стороны была ниша, прибор зашкалил. Стало ясно, что случилось – „активная жидкость вышла из берегов!“ Когда мы отошли на безопасное расстояние, дозиметрист спросил, как я узнала, что здесь высокая активность. Я в шутку ответила, что измерила своим организмом… Я дала задание слесарям доставить листы свинца. Объяснила им, что надо прикрыть часть стены, чтобы другая смена и дневной персонал могли пройти на рабочие места, не получив облучения. Ну а саму аварию можно было устранить только с помощью тяжелой техники. И тут раздается звонок из Москвы от Славского, которому уже успели доложить о ЧП. Трубку передали мне. Я не успела еще рта раскрыть, как услышала красочную подборку крепких словечек. Тогда я просто отключила зуммер. Славский перезвонил, поинтересовался, с кем разговаривает. Я объяснила Ефиму Павловичу, что здесь производство, обслуживаемое интеллигентным персоналом, а не строительная оперативка. Славский усмехнулся и уже спокойно расспросил, что произошло и что предпринимаем. Днем авария была устранена».
