– И на этом можно было поставить финальную точку?
– Все только начиналось! После испытаний бомбы в цех поступил приказ Б. Л. Ванникова жестко закрепить разработанный технологический процесс в инструкциях. А в конце было сказано, что виновные в нарушении инструкции будут отдаваться под суд… А вскоре цех № 4 прекратил свое существование. Весной 1950 года закончилось строительство здания № 11. По решению директора комбината начался переход производства специзделий. Он шел медленно, поэтапно, так как существовал план производства деталей из плутония, и его необходимо было выполнять. Однако летом 1950 года цех № 4 прекратил свое существование.
– Вы с удовольствием вспоминаете то время?
– Да, жесткий был режим, огромная ответственность, пристальное внимание начальства, но атмосферы страха и скованности не было. Ученые и руководители, и особенно А. А. Бочвар, сумели создать и поддерживать в цехе особый психологический климат, исключающий расхлябанность, но стимулирующий творческий поиск. И это в значительной степени обеспечило успех.
– А ваша семья приехала к вам?
– Да, и достаточно быстро. Дело в том, что были специальные уполномоченные, которые привозили в «зону» людей…
– Почти как в лагеря?
– Нет, такое сравнение недопустимо! В зарытых городах все-таки были хорошие условия жизни, хотя и существовали определенные ограничения.
– Людей не выпускали за колючую проволоку?
– Тут была некоторая дискриминация… Если человек достигал определенной должности, то для него были сильные послабления. Как только я стал заместителем начальника цеха, то Музруков мне разрешал выезжать из «зоны» – уже в 1950 году я поехал отдыхать в Кисловодск. И каждый год я имел возможность поехать куда-то, но подавляющее большинство людей не выпускали. Это, конечно же, раздражало многих: мол, начальников выпускают, а нас держат за колючей проволокой…
– Как вы считаете, без такой секретности можно было обойтись?
– Надо представлять и чувствовать атмосферу тех лет. Мы были убеждены, что если информация от нас «выползет», то американцы могут и нанести ядерный удар. А потому «дух секретности» был потрясающий!.. Я вдруг вспомнил один случай. У нас был инженер Усанов. Уже два года прошло, как мы делаем «изделия». Я как начальник цеха принимаю у него экзамены по технике безопасности. Я спрашиваю: «Знаешь, с чем работаешь?» «Знаю, – отвечает, – с материалом 30-Е». Это был шифр нашего сплава. «Ну а что это за материал?» Он мне рассказывает о радиоактивности, о том, что и как надо делать, но что это именно плутоний – он и не догадывался! Два года прошло, а он не знает!.. Оказывается, он боится спросить… Он знает только то, что ему разрешено, и не более того!
– Слова «плутоний», «уран» не существовали?
– Конечно нет! Только шифры…
Строка истории (из воспоминаний М. Пожарской):
«Илья Ильич Черняев вернулся домой с работы поздней ночью, усталый и голодный, и попросил жену, которую разбудил, что-нибудь дать поесть.
– Ешь свой карбонад! – ответила жена.
Он опешил. В это время проверяли оксалатно-карбонатную схему, и первой его мыслью было, что, вероятно, кто-то разгласил данные с большим грифом, если его жене уже все известно. Он постарался взять себя в руки и робко приступил к следствию.
– А откуда ты знаешь? – спросил он.
– Что я знаю?
– Про карбонат?
– Господи! Откуда знаю? Сама покупала в магазине, возьми в холодильнике.
Илья Ильич рассказывал, что он никогда так не смеялся и никогда не ел с таким аппетитом. Утром Черняев рассказывал эту историю. А потом очень долго, если кто-нибудь в группе был голоден, предлагал ему меню из карбонатов, оксалатов, сульфатов…»
— Неужели американцы не знали, где мы делаем бомбу?
– Думаю, поначалу не знали… Потом «географические данные» у них появились, но деталей – а это самое главное! – они не ведают до сих пор… Сейчас разоружение, идут переговоры, и стало ясно (так считают наши некоторые специалисты), что американцы о нелегированном плутонии, который мы применяли, не знают, и они хотели бы понять, как мы это делали… Так что тотальная секретность какие-то препоны перед их разведкой ставила, хотя многое они, конечно же, знали и знают…
– Все-таки было трудно в самом начале или позже?
– Производство складывалось постепенно. После первого «изделия» начали наращивать мощности и объем, а площади оставались прежние…
– Это правда, что у вас не было социалистического соревнования?
– И не только его… Десять лет, пока я там работал, партийная организация не имела права знать, что мы делаем. Ситуация уникальная! Был, к примеру, парторг ЦК – он не мог пройти к нам в цех… Он просто собирал партийные взносы, но провести партийное собрание и обсуждать то, что мы делаем, он не мог… Но после смерти Сталина ситуация начала изменяться: появился горком партии, однако еще долгие годы его представители не могли появляться в нашем цехе…
– Связка «институт – цех» всегда действовала надежно?
– Иначе и быть не может… Впрочем, был случай, который показал, насколько это важно и необходимо. Я уже перешел в институт в Бочвара, и тут произошло ЧП. На комбинате привыкли, что именно они выпускают «изделия», а потому в некоторой степени «зазнались», мол, сможем и без науки… Они выпустили новое «изделие» фактически без ведома института. Через два года стало ясно, что допущена технологическая ошибка… И с тех пор любые изменения инструкций, технологии, любых деталей только с согласия «Девятки». И вот тогда Бочвар назначает меня координатором работ института и цеха… Ни одного шага предприятие не может сделать без института, и это правильное соединение науки и производства.
Жар плутония
10 июня 1948 года И. Курчатов, Б. Музруков и Е. Славский – руководители комбината № 817 – докладывают об осуществлении цепной реакции в первом промышленном реакторе при наличии воды в технологических каналах. Они пишут:
«За период времени с 10-го по 15 июня нами будет проверена система подачи воды, регулирующая и измерительная аппаратура, система аварийной защиты, а также выполнена догрузка пустых технологических каналов графитовыми и авиалевыми блоками.
15 июня предполагается начать набор мощности котла, произведя по мере надобности разгрузку технологических каналов от графитовых и авиалевых блоков и загружая эти технологические каналы урановыми блоками».
Игорь Васильевич Курчатов находится на «Объекте», в Москву он выезжает редко, чередуясь с Анатолием Петровичем Александровым. Пройдет совсем немного времени, и Александров заменит Курчатова на комбинате № 817, но пока он лишь «подстраховывает» его, оставаясь в тени.
