В толпе нет предумышленности; она может последовательно пройти всю школу противоречивых чувствований, но всегда будет находиться под влиянием возбуждений минуты. Толпа похожа на листья, поднимаемые ураганом и разносимые в разные стороны, а затем падающие на землю. Говоря далее о некоторых видах революционной толпы, мы укажем несколько примеров изменчивости ее чувств.
Школа противоречивых чувствований – метафора, обозначающее то, что мы называем «психологическим развитием», понимание сложности характера остальных людей. В отличие от подростка, который протестует против одних (авторитетных взрослых) и некритически принимает других (своих кумиров), зрелый человек осознает, что другие люди порой правы, а порой – нет, что иногда действуют не по злонамеренности, а по слабости и давлению обстоятельств. Иначе говоря, гнев, возмущение или обожание сменяются более сложным сочетанием сочувствия, критичности и социального здравомыслия.
Из-за этой изменчивости толпой очень трудно руководить, особенно если часть общественной власти находится в ее руках. Если бы нужды обыденной жизни не представляли собой род невидимого регулятора вещей, то народодержавие не могло бы долго просуществовать. Но хотя все желания толпы всегда бывают очень страстными, они все же продолжаются недолго, и толпа так же мало способна проявить настойчивую волю, как и рассудительность.
Лебон спорит с анархизмом, считая, что люди как толпа всегда желают невозможного, например, чтобы у каждого был дворец, или никто не хочет работать, и значит, анархия приведет и к росту запросов, и к полному расстройству какой-либо социальной коммуникации. Нужды обыденной жизни, как необходимость производительного труда, по мнению Лебона, ограничивают и потребности, и иллюзии. Такой подход мы до сих пор иногда встречаем в быту, в духе «человеку грустно, надо его заставить поработать», хотя психология и социология с тех пор продвинулись далеко в понимании более сложного устройства желаний и стремлений.
Толпа не только импульсивна и изменчива; как и дикарь, она не допускает, чтобы что-нибудь становилось между ее желанием и реализацией этого желания. Толпа тем менее способна допустить это, что численность создает в ней чувство непреодолимого могущества. Для индивида в толпе понятия о невозможности не существует. Изолированный индивид сознает, что он не может один поджечь дворец, разграбить магазин, а если даже он почувствует влечение сделать это, то легко устоит против него. В толпе же у него является сознание могущества, доставляемого ему численностью, и достаточно лишь внушить ему идеи убийства и грабежа, чтобы он тотчас же поддался искушению. Всякое неожиданное препятствие будет уничтожено толпой со свойственной ей стремительностью, и если бы человеческий организм допускал неослабевающее состояние ярости, то можно было бы сказать, что нормальное состояние толпы, наткнувшейся на препятствие, – это ярость.
Лебон несколько смешивает индивидуальный мстительный порыв (сжечь ненавистный дворец) и законы яростной войны (уничтожить дворец врага), а путать их нельзя, ибо в первом случае объект ненависти – дворец как вещь, а во втором – враг как идея.
В раздражительности толпы, в ее импульсивности и изменчивости, так же как и во всех народных чувствах, которые мы будем рассматривать далее, всегда проявляются основные черты расы, образующие неизменную почву, на которой развиваются все наши чувства. Всякая толпа всегда раздражительна и импульсивна – это вне сомнения. Но степень этой раздражительности и импульсивности бывает различна. Так, например, разница в этом отношении между латинской и англосаксонской толпой поразительна, и даже в новейшей истории есть факты, указывающие на это. Достаточно было, например, опубликования двадцать пять лет тому назад простой телеграммы, сообщающей о предполагаемом оскорблении посланника, для того, чтобы произошел взрыв ярости, немедленным результатом которого явилась ужасная война. Несколько лет спустя телеграфное извещение о незначительной неудаче в Лангсоне опять вызвало новый взрыв, который повлек за собой низвержение правительства. В то же время гораздо более значительная неудача английской экспедиции в Хартуме вызвала в Англии лишь весьма слабое волнение, и никакое министерство от этого не пострадало. Толпа всегда обнаруживает черты женского характера, и всего резче эти черты выражаются в латинской толпе. Кто опирается на нее, тот может взобраться очень высоко и очень быстро, но постоянно будет прикасаться к Тарпейской скале и всегда должен ожидать, что в один прекрасный день он будет свергнут с этой скалы.
Лангсон (Лангшон) – вьетнамская провинция, стратегически важная во время «опиумных войн» с Китаем.
Хартум – столица Судана. Речь, вероятно, о восстании махдистов 1884 года, которые вырезали всех англичан в столице, присланные войска не смогли справиться с повстанцами, и британские колониальные власти вернули контроль над городом только в 1898 году.
Тарпейская скала – скала в Древнем Риме, откуда сбрасывали осужденных за тяжкие преступления.
2. Податливость внушению и легковерие толпы.
Мы уже говорили, описывая толпу, что одним из ее общих свойств является необыкновенная податливость внушению. Мы указывали, что во всякой человеческой агломерации внушение становится заразительным, и этим объясняется быстрое ориентирование чувств в известном направлении.
Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки находится чаще всего в состоянии выжидательного внимания, которое облегчает всякое внушение. Первое формулированное внушение тотчас же передастся вследствие заразительности всем умам, и немедленно возникает соответствующее настроение. Как у всех существ, находящихся под влиянием внушения, идея, овладевшая умом, стремится выразиться в действии. Толпа так же легко совершит поджог дворца, как и какой-нибудь высший акт самоотвержения; все будет зависеть от природы возбудителя, а не от тех отношений, которые у изолированного индивида существуют между внушенным актом и суммой рассудочности, противодействующей его выполнению.
Блуждая всегда на границе бессознательного, легко подчиняясь всяким внушениям и обладая буйными чувствами, свойственными тем существам, которые не могут подчиняться влиянию рассудка, толпа, лишенная всяких критических способностей, должна быть чрезвычайно легковерна. Невероятное для нее не существует, и это надо помнить, так как этим объясняется та необычная легкость, с которой создаются и распространяются легенды и самые неправдоподобные рассказы.
Люди, находившиеся в Париже во время осады, видели множество примеров такого легковерия толпы. Зажженная свеча в верхнем этаже принималась тотчас же за сигнал неприятелю, хотя довольно было бы минуты размышления, чтобы убедиться в нелепости этого предположения, так как, конечно, неприятель не мог различить пламя свечи на расстоянии нескольких миль.
Такой страх перед шпионами был довольно част в осажденных городах, например, в блокадном Ленинграде ходили легенды о «ракетчиках»: немецких шпионах, подававших сигналы самолетам с крыш, стреляя из ракетницы, – их пытались поймать на крышах. Этот сюжет есть, например, в детской книге Г. Матвеева «Зеленые цепочки» и в поэме Елены Шварц «Прерывистая повесть о коммунальной квартире». Существование ракетчиков маловероятно, учитывая, что Люфтваффе было прекрасно известно расположение ключевых объектов в Ленинграде, а увеличить точность бомбометания подачей ракетного сигнала летчику с земли было невозможно, учитывая скорость и траекторию бомбардировщика. Близок к этому и страх, известный как «гиперсемиотизация», когда в невинных объектах или изображениях начинают видеть инструкции для заговорщиков или другие свидетельства заговора.
