Конечно, фанатизм вокруг Наполеона Лебон преувеличивает: большая часть Великой армии была настроена довольно прагматично, иначе она одерживала бы еще более убедительные победы, тогда как Наполеону помогала удача и «гибридное» ведение войны, включая торговые войны, шпионаж, поддержки низовых движений, распространение слухов, производство фальшивых денег и многое другое, что вряд ли можно отождествить с фанатической готовностью к смерти. Но нашему философу важно объяснить механизмы появления массовых войн, в которых основной силой становятся не наемные профессиональные подразделения, как в XVII–XVIII веках, а массы добровольцев, взявшихся за оружие и благодаря преимуществам современной техники, такой как легкое вооружение, способных быстро продвигаться и захватывать целые страны.
В своей прекрасной книге о Римской Галлии Фюстель де Куланж указывает, что Римская империя держалась не силой, а чувством религиозного восхищения, которое она внушала. «Это был бы беспримерный случай в истории, – говорит он не без основания, – когда режим, ненавидимый народом, держался целых пять веков… Нельзя было бы объяснить себе, как тридцать легионов империи могли принуждать к послушанию стомиллионный народ. Если же эти миллионы людей повиновались, то потому лишь, что император, олицетворявший в их глазах римское величие, пользовался обожанием с общего согласия, подобно божеству. В самой маленькой деревушке империи императору воздвигались алтари. В душе народа, от одного края империи до другого, народилась новая религия, в которой божествами были императоры. За несколько лет до христианской эры вся Галлия, составляющая шестьдесят городов, воздвигла сообща храм Августу близ Лиона… Священники, выбранные собранием галльских городов, были первыми лицами в стране… Нельзя приписывать все это чувству страха и раболепству. Целые народы раболепны быть не могут или, во всяком случае, не могут раболепствовать в течение трех веков. Императора обожали не царедворцы, а Рим, и не только Рим, а вся Галлия, Испания, Греция и Азия».
Нюма-Дени Фюстель де Куланж (1830–1889) – французский историк, автор книги «Древний город», где он впервые обосновал идею, что власть Рима обязана не столько военному могуществу и хорошей организации армии, сколько умению римлян кнутом и пряником разрушать институты завоеванных народов, тем самым делая невозможным организованное сопротивление. Так, местная аристократия становилась римской и потому не заботилась о своем народе, финансовая независимость утрачивалась, локальные сопротивления подавлялись.
В настоящее время великим завоевателям душ не строят больше алтарей, но зато им воздвигают статуи, и культ, оказываемый им теперь, не отличается заметным образом от того, который им оказывали в прежние времена. Философия истории становится нам понятной лишь тогда, когда мы вполне усвоим себе основные пункты психологии толпы, указывающие, что для толпы надо быть богом или ничем.
Философия истории – понятие, сформулированное Вольтером и Иоганном Готфридом Гердером и ставшее нормативным в XIX веке для интеллектуального осмысления всей мировой истории, раскрытия тех закономерностей развития, которые не выводятся из простого сопоставления фактов. Так, в примере Лебона для простого историка древнее почтение к властителям и современное к ним отношение не похожи, тогда как для философии истории в обоих случаях реализуется один и тот же процесс отношений лидера и толпы.
Не следует думать, что эти предрассудки прошлых веков окончательно изгнаны рассудком. В своей вечной борьбе против разума чувство никогда не бывало побежденным. Толпа не хочет более слышать слов «божество» и «религия», во имя которых она так долго порабощалась, но никогда еще она не обладала таким множеством фетишей, как в последние сто лет, и никогда не воздвигала столько алтарей и памятников своим старым божествам. Изучавшие народное движение последних лет, известное под именем буланжизма, должны были убедиться, с какой легкостью возрождаются религиозные инстинкты толпы. Не было ни одной деревенской гостиницы, в которой не имелось бы изображения героя. Ему приписывалась сила уничтожить все бедствия и восстановить справедливость; тысячи людей готовы были отдать за него свою жизнь. Какое бы место он мог занять в истории, если бы его характер оказался на высоте этой легенды!
Незачем повторять здесь, что толпа нуждается в религии, так как все верования, политические, божественные и социальные, усваиваются ею лишь в том случае, если они облечены в религиозную форму, не допускающую оспариваний. Если бы было возможно заставить толпу усвоить атеизм, то он выразился бы в такой же пылкой нетерпимости, как и всякое религиозное чувство, и в своих внешних формах скоро превратился бы в настоящий культ. Эволюция маленькой секты позитивистов любопытным образом подтверждает это положение. С нею случилось то же, что с тем нигилистом, историю которого нам рассказывает глубокий писатель Достоевский. Озаренный в один прекрасный день светом разума, этот нигилист разбил изображения божества и святых, украшавшие алтарь его часовни, потушил восковые свечи и, не теряя ни минуты, заменил уничтоженные изображения творениями философов-атеистов, таких как Бюхнер и Молешотт, и снова благоговейно зажег свечи. Предмет его религиозных верований изменился, но можно ли сказать в самом деле, что изменилось также и его религиозное чувство?
Лебон пересказывает эпизод из «Бесов» Достоевского (ч. 2, гл. 6, 2):
«В уезде (в том самом, в котором пировал недавно Петр Степанович) один подпоручик подвергся словесному выговору своего ближайшего командира. Случилось это пред всею ротой. Подпоручик был еще молодой человек, недавно из Петербурга, всегда молчаливый и угрюмый, важный с виду, хотя в то же время маленький, толстый и краснощекий. Он не вынес выговора и вдруг бросился на командира с каким-то неожиданным взвизгом, удивившим всю роту, как-то дико наклонив голову; ударил и изо всей силы укусил его в плечо; насилу могли оттащить. Сомнения не было, что сошел с ума, по крайней мере обнаружилось, что в последнее время он замечен был в самых невозможных странностях. Выбросил, например, из квартиры своей два хозяйские образа и один из них изрубил топором; в своей же комнате разложил на подставках, в виде трех налоев, сочинения Фохта, Молешота и Бюхнера, и пред каждым налоем зажигал восковые церковные свечки».
Людвиг Бюхнер (1824–1899) – немецкий врач и философ, автор радикально-материалистической книги «Сила и материя» (1855), где он выводил все человеческие идеи из факта неуничтожимости материи. Якоб Молешотт (1822–1893) – нидерландско-итальянский физиолог и философ, материалистически понимавший все духовные процессы в человеке, в частности, объяснявший работу мозга спецификой обмена веществ.
Некоторые исторические события, и притом наиболее важные, только тогда становятся понятными, – еще раз повторяю это, – когда мы вполне уясним себе ту религиозную форму, в которую всегда в конце концов облекаются все убеждения толпы. Существуют социальные явления, которые надо изучать скорее с точки зрения психолога, нежели натуралиста. Наш великий историк Тэн изучал революцию только как натуралист, вот почему генезис событий часто ускользал от него. Он прекрасно наблюдал факты, но, не зная психологии толпы, не всегда добирался до их источников. Факты испугали его своим кровожадным, анархистским и свирепым характером; он видел в героях этой великой эпопеи только стаю диких эпилептиков, повинующихся без всяких преград своим инстинктам; однако все насилия революции, убийства, потребность в пропаганде, объявление войны всем королям, легко объясняются, если смотреть на них просто как на возникновение нового религиозного верования в душе толпы. Реформа, Варфоломеевская ночь, религиозные войны, инквизиция, террор – все это явления тожественные, совершенные толпой, воодушевленной религиозными чувствами, которые необходимым образом требуют истребления огнем и мечом всего того, что противится упрочению нового верования. Методы инквизиции – это методы всех искренно убежденных людей, и эти люди не были бы таковыми, если бы употребляли другие методы.
