Заталкивая контейнеры с минералкой в самый угол кухни, Тадик докладывал о последних происшествиях.
– Он опять звонил, – сообщил Тадик. – Только что, я аккурат за письмами заехал.
– Кто звонил? – не поняла я, совершенно позабыв его рассказ о каком-то непонятном телефонном звонке.
– Да тот тип, что тогда на шурина нарвался, – пояснил Тадик. – Я догадался, что это он, по акценту. Шурин еще говорил… Но вот теперь подумал – скорее не иностранный акцент, а какой-то дефект речи…
– А, вспомнила. И что спрашивал?
– То же самое. Спрашивал вас. Я ответил, что вообще-то пани есть, но сейчас ее нет. Временно. И дал ему номер вашего мобильника. Правильно я сделал?
– Правильно. Пусть звонит, если приспичило.
Заставив угол кухни контейнерами с «Мазовшанкой», Тадик поставил на место мусорную корзину и похвастался:
– Я уже сменил ту розетку в вашей кухне, которая всегда искрила. Вы оказались правы, надо было поменять, не то короткое замыкание – и конец. Потому она так и трещала каждый раз.
– Спасибо. Много еще там работы осталось?
– Нет, почти закончил, начинаем устраиваться. А если мне опять попадется эта минеральная, закупить? Пусть будет запас. У вас еще осталось место в углу.
– Ясное дело, закупить, у меня любое количество израсходуется, сам знаешь. Ты только подумай, нигде этой «Мазовшанки» не стало, уж я все магазины объездила. Просто повезло, что возле вас такой урожайный магазин. Заранее переживаю, что будет, когда вы переедете.
– Магазин-то останется на месте, никуда не денется. А пани будет переоформлять прописку?
У меня ноги так и подкосились. Проклятая бюрократия, о прописке я и забыла!
– Не знаю… Придется, наверное. Езус-Мария, это значит менять все документы – новый паспорт, новый загранпаспорт…
– Теперь загранпаспорт уже не нужен.
– Нет, на всякий случай надо и его выправить. Права и документы на машину, все банки, все прочие учреждения… С ума сойти! Ладно, подумаю об этом, когда выдастся свободная минутка.
– Ага, минутка.
– Тадик, не пугай меня!
Тадик рассмеялся и согласился выпить пива. Выбросив поскорей из головы страшные мысли о прописке, я тоже схватилась за пиво. Не помогло! Прописка камнем засела в голове.
– Вот ведь холера! – раздраженно пожаловалась я племяннику. – Ни в одной другой стране нет таких сложностей. Человек меняет адрес, ему впишут новый куда нужно – и все.
Ничего не надо менять. А у нас Содом и Гоморра какие-то!
Тадик молчал, но всем видом выражал сочувствие. Немного успокоившись, я все же, как человек от природы справедливый, сама поправила себя:
– Нет, кажется, и за нормальной границей какой-то документ меняют, но делают это быстро и безо всяких хлопот. А в остальном тебе верят на слово, не надо собирать кучу справок. А у нас что? Каторга. Галеры. Конец света.
– Так оно и есть, – согласился Тадик. – Да ведь пани сама сколько раз говорила, что два поколения поляков отравлены социализмом. А сейм…
– Не смей говорить со мной о политике! – рявкнула я. – Плевать мне на прописку, буду жить у тебя, а мой труп в гробу когда-нибудь поставят в твоей прихожей. Она у тебя в квартире длинная, гроб поместится.
Гроб с моим трупом почему-то не очень взволновал Тадика, он продолжал спокойно прихлебывать пиво. А его прихожую я знала отлично, ведь не так давно это была моя собственная прихожая. Мы с племянником поменялись жилищами, по своим сугубо семейным мотивам. И все было замечательно, единственное неудобство представляла моя корреспонденция, которая продолжала поступать на мой старый адрес, и Тадику приходилось ее возить. Иногда с опозданием, благодаря чему мне удалось избежать некоторых неприятных встреч и мероприятий. Но официально я все еще жила в прежней своей квартире, в том числе и для таинственного иностранца с дефектом речи. Всем, кому нужно, я успела сообщить новый адрес и новый номер телефона.
Тадику пора было отправляться на ночное дежурство, и он распрощался. Только вышел, позвонила Мартуся.
Из телефонной трубки на меня лавиной хлынули эмоции.
– Слушай, просто невероятно! Я ее нашла, и она со мной говорила так, словно мы с детства знакомы! Вздрючена она ужасно, обо всем знает от Эвы, ее муж висит на волоске, а тут еще хахаль подозрительный, с ним она никак не может встретиться. Малга с ним говорила, но по-английски она через пень колоду, а французского и вовсе не знает. И он вроде бы признался, кому проговорился про приезд Эвы, но она не уверена – это фамилия или просто словечко, которого не поняла…
Перекричать ее мне удалось не сразу.
– Погоди, нельзя же все в одну кучу, давай по порядку.
Значит, так. Знакомство у нас состоялось само собой. У нее есть собачка, сука, так она сразу унюхала запах моего пса и тут же меня полюбила, принялась ласкаться, ну, словом, влюбилась в него…
– Вот-вот, влюбилась.
– То есть? – не поняла Мартуся.
– Собачка влюбилась, и Эва влюбилась…
– А… Ну да, с этого мы начали и сразу свернули на нужную тему. Помимо собачки у нее есть дети и муж, они в соседней комнате смотрели по видео какой-то фильм, так что на меня и внимания не обратили. О других Кузьминских я не стала расспрашивать, не было необходимости. Эва места себе не находит. А это был кто-то знакомый, ну, тот, что им виллу сдал. Поэтому она уверена – про их роман он знал и мог рассказать любому. Не обязательно с какой-то дурной целью, просто проболтаться мог. Сам он уехал.
– Куда уехал?
– Кажется, в Норвегию.
– Что ж, понятно. В Норвегию только летом и ездить. А у него есть жена и дети?
– У кого?
– Владельца виллы.
– Не помню… Минутку… Ага, вспомнила, есть одно дате, школьник. И жена есть, правильно. О боже, жена тоже могла проболтаться!
Прелестно, пол-Европы знало, что этот, ну, как его, забыла… приехал с любовницей и они скрываются от ее мужа. Только возникает другой вопрос: а про автомобиль ее кто-нибудь подумал? Она ведь могла и самолетом прилететь… Мартуся, ведь именно об этом ты и должна была порасспросить.
– О чем? – встревожилась Мартуся.
– Да о том, говорила ли сама Малга кому-нибудь о поездке любовников и о «мерседесе»? Если она заранее знала…
– Знала! Ведь это Малга посоветовала Эве спрятать машину в гараже Марселя. О, видишь, вспомнила! Его Марсель зовут!
– Ну и дальше? Говорила она кому-нибудь об этом?
И тут Мартуся замолчала. Надолго замолчала. Потом, запинаясь, заговорила:
– Н-не знаю… Надо подумать…
