* * *
Бабка Бахтеяровна жилище имела в одном месте, в подполье хорошего дома, настоящего стародавнего сруба-пятистенка, а прием вела совсем в другом месте, в сарае при огороде. Правнук, молодой, но старательный домовой дедушка, очень не одобрял нашествия клиентов. А гадалкой бабка, судя по всему, была хорошей.
Едва увидев на пороге сарая парочку, она прищурилась и сходу заявила:
– Будет прок! Только рановато вы вместе-то ходите! Не положено!
– Какой прок, бабушка? – спросил Трифон Орентьевич и вдруг все понял. Малаша же сперва уставилась на бабку Бахтеяровну в полнейшем недоумении, а потом возмутилась.
– Потому и вместе, что мне этот молодец – никто! А жених мой – Трифон Орентьевич, что за Матвеевским рынком живет!
Жених чуть было не брякнул: «Да сама же ты, девка, живешь за Матвеевским рынком!»
Бабка Бахтеяровна посмотрела на него из-под ладошки.
– Про рынок не скажу, а прок вот с ним будет.
Малаша повернулась к своему спутнику.
– Пойдем, молодец, что-то нам бабушка не то говорит. Я ради тебя от своего жениха не отступлюсь, так и знай.
– Так вот он и есть, твой жених! – воскликнула бабка. – Ты спроси, как его звать-то! Да пусть не врет!
Малаша уставилась на незнакомца во все глаза. И вдруг сообразила!
Ахнув, она вылетела из сарая и опрометью понеслась по грядкам.
– А ты стой, как стоишь! – велела гадалка. – Нечего до свадьбы с невестой ходить. Неприлично!
– Я по другому дельцу, – сказал Трифон Орентьевич. – Сваха у нас пропала, Неонила Игнатьевна. Пошла к тебе, да и не вернулась.
– За сваху не беспокойся, оснований нет.
– Есть основания. У нас тут кикимора пропала…
– Кто пропал?!
– Кикимора, – тут Трифон Орентьевич понял, как нелепо прозвучали его совершенно правдивые слова.
– И у вас?!
– А что, еще у кого-то?!.
– Ну-ка, выкладывай все, как есть! – приказала бабка.
Трифон Орентьевич вкратце рассказал про переполох в своем доме, про домового-странника, который, возможно, на самом деле – перекинувшаяся кикимора, про безместного домового из-за Матвеевского рынка, которого он полагал сыскать с помощью свахи, и еще про то, что, коли кикимора увязалась за тем домовым и оказалась в здешних краях, то беспокойства от нее может быть много. Тут и выяснилось, что они имеют в виду одну и ту же кикимору.
Сам он не очень-то верил в эту загадочную особу, но кто ее разберет – вдруг окажется, что она есть и шкодит на полную катушку? И, вопреки всем древним правилам, перекидывается домовым?
– Говоришь, ободранный весь, облезлый, морда жалобная, мослы торчат? – вдруг принялась уточнять бабка Бахтеяровна.
– Как будто десять лет не ел, не пил, – подтвердил Трифон Орентьевич.
Бабка хмыкнула.
– Насчет свахи не бойся, я ее как раз за тем безместным домовым и послала, который с этой вашей кикиморой возился, – утешила она. – Им бы вдвоем прийти следовало, ну да ладно. Сдается мне, знаю я эту кикимору, ох, знаю, ох, знаю…
И замолчала. Крепко замолчала. Надолго. Трифон Орентьевич отродясь не видывал такого тяжкого, увесистого молчания. Он сперва ждал, чтобы старая домовиха еще чего-нибудь изрекла, а потом вдруг понял, что и дышать боится.
Тут на пороге сарая появились Неонила Игнатьевна с Аникеем Киприяновичем.
Увидев жениха, Неонила Игнатьевна, до смерти напуганная последними событиями, сперва глазам не поверила – она же шла к гадалке, чтобы просмотреть будущее с учетом появления кикиморы: сладится или не сладится эта свадьба? И сперва ей показалось, что бабка Бахтеяровна, слава о которой шла великая, колдовским путем перенесла сюда Трифона Орентьевича. Решив, что вот сейчас начнется разборка и выплывет правда о хождении в чужую квартиру, она метнулась было прочь, но Аникей Кипрриянович вовремя словил ее за шиворот.
– Умом тронулась, кума?!
– Сюда ступай, – велела гадалка. – Садись в угол, жди. А я с вами, молодцами, побеседую. Ты у нас – безместный Аникей Киприянович, что ли?
– Он самый.
– Место будет. И недели не пройдет, как будет. А теперь рассказывай, какие такие чудеса творила кикимора? Как именно отвод глаз делала? И каковыми побочными явлениями сие сопровождалось?
Трифон Орентьевич прямо в восторг пришел – до чего же складно гадалка выразилась! А безместный домовой уже в который раз принялся докладывать про опустевшую квартиру и опустевший магазинный склад.
– Довольно, – сказала бабка. – Погоди-ка…
Она полезла в свои колдовские припасы, вынула травку сушеную, побормотала над ней, искрошила ее в прах и упаковала в фунтик из газетной бумаги.
– Поджечь да покурить в том доме, где отвод глаз делался, – велела она. – Более кикимора там носу не покажет. Неси скорее (это уже относилось отдельно к Трифону Орентьевичу) да при всем обществе курение произведи. Чтобы все видели и поняли – кикимора не вернется!
С тем оба домовых и были выставлены из сарая.
– Выходит, кикиморы все же есть? – удивленно спросил Трифон Орентьевич.
– Есть, выходит, коли от них курение помогает, – ответил Аникей Киприянович. – Пойдем, провожу. И до свадьбы тут носу не кажи. Бабы правы – непорядок.
Трифон Орентьевич вспомнил тут, что ни на какую свадьбу согласия не давал, но возражать не стал. Но безместному домовому не следовало напоминать о брачных делах – тут же Трифон Орентьевич вспомнил, что за всей суетой так и не спросил безместного, какая нелегкая понесла его вместо со свахой в жениховский дом?
Сказать правду об этом деле Аникей Киприянович никак не мог – правда бы единым махом разрушила все это многострадальное сватовство! Впридачу подсовывание фальшивого местожительства испортило бы свахе репутацию навеки, да и тому, кто выдумал эту пакость, не поздоровилось бы, поэтому Аникей Киприянович забормотал несуразицу – он-де по объявлению, а сваха просто так следом увязалась.
Трифон Орентьевич не так давно сильно пострадал из-за вранья, чуть было родного дома навеки не лишился, и с того времени стал чуять вранье примерно так же, как пес чует след. Он, возмутившись, гаркнул на Аникея Карповича, тот сперва огрызнулся, а потом дал деру. Здешние места были ему родные – главное было успеть пересечь огород, а потом уж он успешно затярелся в закоулках. Трифон Орентьевич гнал его, гнал, упустил да и плюнул.
Не все ли равно? Врет, не врет – какая разница? Зато невеста хорошая оказалась, с правильным понятием о бабьей верности, и счету обучена.
Может, и не стоит больше гордость разводить, нос задирать, на свах фыркать?
* * *
Когда домовихи остались одни, сваха долго ждала, чтобы бабка Бахтеяровна умное словцо изронила. Но та опять замолчала.
