— Вы просите очень многого от Его Высочества, герцог, — заметил Сен-Симон.
— Только служебное усердие заставляет меня настаивать, — ответил Ноайль.
— Пусть он идёт своей дорогой! — шепнул Дюбуа регенту. — Его планы приведут к собственному падению.
— Я убеждён, что банк мог бы осуществиться, герцог, — заметил Филипп. — Но так как вы столь сильно противитесь этому, я откажусь от него. На время, по крайней мере. Что же касается тех мероприятий, которые вы предлагаете для устранения финансовых затруднений, то я не высказываю своего мнения, но вы получите и комиссию, и палату, о которых так просите.
— Вас задержали, но не победили, — шепнул Дюбуа на ухо Джону. — Победа в конце концов останется за вами.
— Я забочусь не о себе, а о регенте, которого мог бы сразу освободить от всех затруднений, если бы мне позволили. План герцога Ноайля только растравит ту язву, которую он хочет исцелить.
— Именно так, и тогда позовут лучшего врача, — сказал Дюбуа.
— Ну, достаточно времени мы уделили делам, — сказал регент, зевая. — Пусть принесут шоколад! А затем я возьму вас в Люксембург, — прибавил он, обращаясь к Лоу.
Аббат Дюбуа позвонил в колокольчик, стоявший на столе, и тотчас же вошёл жантильом-привратник в сопровождении трёх рослых слуг в парадных ливреях, принёсших шоколад на серебряных подносах. Пока регент и его собеседники прохлаждались, двери в кабинет отворились, и все придворные, собравшиеся в приёмной, гурьбой вошли к регенту.
Глава XV. Судебная Палата
Герцог Ноайль начал свои насильственные меры, направленные к уменьшению государственного долга, с перечеканки монеты. Он поднял ценность луидора с 14 ливров до 20, а кроны — с 3 ливров 10 су до 5 ливров. Благодаря этим преступным средствам, он рассчитывал получить прибыль в 200 миллионов. Но удалось выручить лишь немного более четверти этой суммы, так как громадное количество золота ушло из королевства. Следующий его приём относился к обеспечениям общества. Все владельцы государственных бумаг и обязательств, по которым должником являлось правительство, получили приказание представить их в Следственную Комиссию. После тщательного просмотра, эти бумаги были заменены 4-процентными «государственными билетами» (billets d’etat). Но тут уменьшение ценности было столь велико, что бумага, стоившая раньше 100 франков, понизилась до двадцати. Судилище, облечённое чрезвычайными полномочиями для просмотра и наказания мошенничавших подрядчиков и находящихся в подозрении похитителей государственной казны, заняло помещение в бывшем монастыре Великих Августинцев, расположенном на набережной того же имени. Немедленно после открытия этого грозного учреждения, были арестованы некоторые богатые капиталисты и заключены в Бастилию
[61], где должны были сидеть до тех пор, пока не предстанут пред Судебной Палатой. Чтобы предупредить побеги, было запрещено всем смотрителям почтовых станций давать кому-либо лошадей или экипажи. В то же время все «фермеры» получили приказ не отлучаться, под страхом смерти, более чем на одно лье
[62] от своего местопребывания. Всякий, кто за последние 27 лет получал выгоды, посредственно или непосредственно, от дел, имеющих отношение к государству, обязывался дать точный отчёт о своих делах и приобретениях в течение этого времени, и всякое ложное показание влекло за собой осуждение на галеры, помимо конфискации имущества в казну.
В комнате, прилегавшей к большой зале, где происходили заседания суда, были поставлены орудия пытки, и ими часто пользовались во время допросов обвиняемых. Члены Палаты назначили вознаграждение за донос. Слугам позволяли давать показания против своих господ под чужими именами, сыновей побуждали доносить на своих отцов. В награду за предательство слугам назначалась пятая часть отобранного имущества, причём оказывалось покровительство доносчику против его собственных заимодавцев. Члены судилища пошли ещё дальше: чтобы привлечь на свою сторону народ, они иногда выдавали часть отобранного имущества жителям того округа, в котором жил осуждённый. Ужас и отчаяние охватили всех капиталистов, никто из имевших деньги не мог чувствовать себя в безопасности. Будучи лишены возможности уехать из Парижа, они были почти пленниками в своих собственных великолепных домах. Богатство стало преступлением, несчастные его владельцы не могли стать свободными, даже отдав имущество. Покупка обстановки, картин, товаров или серебряного сервиза, принадлежавшего подозреваемому лицу, являлась преступлением. Из-за этого многие лица были выставлены к позорному столбу на посмеяние черни, которая, ненавидя богатство, радовалась их наказанию, некоторые были повешены. Чем более расширялась работа Судебной Палаты, тем сильнее возрастал вызываемый ею ужас. Деньги скрылись, роскошь исчезла, расходы делались только на необходимые потребности. Иные, с опасностью для жизни, искали спасения в бегстве, другие кончали самоубийством. Очень многие покупали безопасность взятками. Фаворитки регента получали большие суммы денег за покровительство, и придворные начали торговать своим влиянием, предлагая услуги для смягчения наказаний осуждённых или для уменьшения пеней.
В то время, когда эта ужасная система ограбления достигла крайнего предела, в большом доме на улице предместья Сен-Мартен жил бывший подрядчик по имени Бернар Лаборд. Недавно ещё Лаборда считали богатым. Но благодаря безобразному поведению его сына Рауля, за которого он неоднократно платил долги, обстоятельства подрядчика стали столь стеснёнными, что он был принуждён продать большую часть обстановки, всю посуду и драгоценности, отпустить всех своих слуг, за исключением только верного старого лакея, который отказался покинуть его, и горничной, прислуживавшей его дочери Коломбе. Он по-прежнему продолжал жить в своём большом доме, в предместье Сен-Мартен, хотя большая часть комнат была без мебели и потеряла все свои великолепные украшения. Так как бедность Лаборда была хорошо известна, то он не был вызван в Судебную Палату дать отчёт в своих делах, но постоянно опасался такого приглашения: каждое новое грабительское дело, доходившее до его ушей, наполняло его ужасом. Редко выходил он куда-либо из дому, кроме сада, принадлежавшего к его дому, когда-то красиво устроенного, но теперь очень запущенного. Его дочери Коломбе недавно исполнилось восемнадцать лет. Прекрасные чёрные глаза, светло оливкового цвета кожа, красные, как вишни, губы, очерченные подобно луку Купидона, изящный носик, блестящие тёмные косы и тонкая, но стройная фигура были её привлекательными чертами. Нрав девушки был кроток и нежен. Воспитанная в роскоши, она подчинилась перемене, происшедшей в обстоятельствах отца, с покорностью и даже весёлостью. Не таков был Лаборд, человек пожилой, вечно сумрачный и унылый.
