Несмотря на недостатки своего брата-кутилы, Коломба сохраняла сильную привязанность к нему; и хотя ему был запрещён доступ в дом, она иногда принимала его тайком. И вот однажды ночью, когда она была одна в комнате, служившей ей в счастливые дни спальней и обставленной даже теперь лучше, чем все другие покои в доме, к ней вошёл неожиданно брат. Рауль Лаборд был высок, строен и красив, но черты лица его имели двусмысленное выражение. Одежда его была богата и сшита по последней моде. В комнату ввела его горничная сестры, Лизетта. При виде его Коломба, почти вскрикнув, бросилась обнимать его.
— Зачем ты пришёл сюда, Рауль? Отец ещё не ушёл отдыхать и может увидеть тебя.
— Не бойся! Лизетта впустила меня в дом через сад и выпустить отсюда той же дорогой. Мне нужно сказать тебе нечто очень важное, Коломба.
— Можете идти, Лизетта, — сказала Коломба. — Но постойте с наружной стороны, чтобы предупредить нас в случае, если отец придёт сюда.
— Слушаю, мадемуазель, но я думаю, что вам не помешают, — сказала, удаляясь, Лизетта.
— Ну, что ты хочешь сказать мне? — спросила Коломба. — Надеюсь, ты не пришёл со старой просьбой. У меня нет денег, ни единого ливра.
— Ты отгадала цель моего прихода, дорогая Коломба, — ответил брат льстивым тоном. — Но если у тебя нет денег, у тебя должны быть какие-нибудь бриллианты, какие-нибудь драгоценные вещицы, за которые я могу получить наличные деньги.
— Я уже отдала тебе все мои драгоценные вещи, кроме бриллиантового креста, с которым я не могу расстаться, потому что это подарок моей бедной матери.
— Чёрт побери! Этот бриллиантовый крест и есть вещь, которая мне нужна. Он стоит сто луидоров. Ну отдай мне его, голубушка! Я в очень стеснённых обстоятельствах, честное слово. Если бы наша бедная мать была жива, она пожелала бы, чтобы ты помогла мне таким способом.
— Наша дорогая мать любила тебя до безумия, Рауль, и не могла отказать тебе ни в чём, но и она не согласилась бы на это. Подарок её священен и никогда не будет брошен на карточный стол.
— Ну одолжи мне его только на сегодняшнюю ночь, завтра получишь обратно. Ювелир Троншен на улице Ришелье одолжит мне под него пятьдесят пистолей, а с этими деньгами я сумею выиграть сто луидоров и тогда выкуплю его обратно. Ну одолжи мне его, милая!
— А если, предположим, ты проиграешь, Рауль? Нет, я решительно не могу. Я не дам тебе креста.
— Очень хорошо, тогда я сделаю что-нибудь отчаянное. Прощай, жестокая сестра!
— О, Рауль! — воскликнула она, удерживая его. — Неужели ты никогда не остановишься на своём гибельном пути? Твоё безумное поведение и расточительность разорили отца и разбили сердце матери. Я взываю к твоим добрым чувствам, если только у тебя что-нибудь осталось от них. Остерегайся, дорогой брат!
— Ты проповедуешь очень недурно, сестра! — нетерпеливо воскликнул Рауль. — Но твои проповеди нисколько не помогут мне в моём затруднительном положении. Если ты не поможешь мне, то мне должен помочь мой отец. Я не думаю, что он так беден, как притворяется, Коломба. Он мог бы помочь мне, если бы только захотел. Во всяком случае, я попытаюсь.
— Надеюсь, ты против его воли не явишься ему на глаза, Рауль. Ты причинишь ему большую неприятность и ничего не достигнешь этой попыткой. Отец очень беден, и ты сделал его таким.
— Ах, оставь, я решился повидаться с ним.
— Ты не должен, право, ты не должен, Рауль.
В эту минуту Лизетта ворвалась в комнату с возгласом:
— Мадемуазель, ваш отец здесь!
— Рад слышать! — воскликнул Рауль. — Это даёт мне удобный случай, которого я ищу.
— Ты не будешь так жесток, ты не станешь тревожить отца? Спрячься, живо, живо!
— Войдите в этот чулан, сударь, — сказала Лизетта, открывая дверцу.
Рауль неохотно повиновался. В это время Лаборд вошёл в комнату. Ему было шестьдесят лет, хотя выглядел он на семьдесят. Это был сухой старик с резкими чертами лица с блуждающим взором, выдававшим беспокойный дух. Когда-то высокий и стройный, он теперь так сильно сгорбился, что голова его склонялась на грудь. Вслед за ним вошёл старый слуга Дельмас.
— У меня дурные вести для вас, дитя моё! — сказал старик Коломбе. — Сегодня арестовали Морепа и посадили в Бастилию, а моего бедного друга, Кроза, представшего третьего дня перед Палатой, подвергли пыткам, чтобы вынудить у него признание, куда он спрятал свои деньги, и приговорили к позорному столбу Ах! Мы живём в ужасные времена! Так позорно поступать с честным человеком!
— Вам нет причины опасаться, дорогой отец, — ответила Коломба. — Судебная Палата не тронет вас. Её добыча должна быть богатой. Нет никого, вероятно, кто бы донёс на вас, — нет повода к тому. Повторяю, ваша бедность — ваша защита.
— Ну хорошо, попробую отбросить свои опасения. И без того у меня достаточно горя, Бог о том знает. Всему виной ваш бесстыдный брат, Рауль. Он, говорят, был представлен в Пале-Рояле и стал одним из любимцев регента. Вероятно, распутство есть рекомендация при этом развращённом дворе. Я затрудняюсь подумать о том, какими позорными средствами Рауль пытается соблюсти хоть внешние приличия. Но довольно. Он больше не мой сын, я отверг его навсегда. Рауль, конечно, не посмеет показаться опять мне на глаза, но если бы вы встретили его случайно, то запрещаю вам, безусловно запрещаю, обмениваться с ним хоть одним словом. На всех висельниках регента, от которых вы должны держаться подальше, лежит печать скверны. А теперь, дитя, идите в вашу комнату, мне нужно переговорить ещё с Дельмасом о некоторых делах.
Отец поцеловал дочь в лоб, и она удалилась с Лизеттой.
Когда они ушли, Лаборд опустился на стул и, закрыв лицо руками, предался горьким размышлениям. Старый Дельмас печально следил за ним, но не выводил его из задумчивости. Так как всё затихло в комнате, Рауль осторожно отворил дверцу чулана и выглянул оттуда. При виде отца и Дельмаса, обращённых к нему спиной, он быстро откинулся назад, но оставил дверцу слегка открытой, так, чтобы ему можно было слышать, что будут говорить.
— Вы, сударь, сегодня удручены, по-видимому, более обыкновенного, — обратился Дельмас к своему господину. — Смею спросить о причине?
— Моя горесть происходить от старой причины — от Судебной Палаты, Дельмас, — ответил Лаборд. — В каком ужасном положены я окажусь, если что-нибудь обнаружится? Но ты никогда не обманешь моего доверия, ты поклялся сдержать тайну. Ты — единственный человек, который знает, что у меня в этом доме спрятаны деньги, но я не боюсь. Однако многочисленные примеры измены и доноса слуг, о которых я недавно слышал...
— Сударь, вы были бы очень несправедливы ко мне, если бы возымели хотя бы малейшее сомнение в моей верности, — заметил Дельмас тоном упрёка.
— Прости мне, мой дорогой друг, прости! А ведь одно слово, сказанное тобой, — и не только сто тысяч ливров, которые я спрятал в подвале, будут схвачены злодеями этой проклятой Палаты, но и сам я буду жестоко наказан, может быть, даже повешен.
