— Что вам нужно здесь, сэр?
— Вы скоро узнаете.
— Я должен знать это сию же минуту! — яростно воскликнул Рауль. — Пойдёмте со мной в галерею. Здесь не место для препирательств.
— Отказываюсь сопутствовать вам, сэр, — отвечал сурово Ивлин. — У меня здесь дело, и я не уйду отсюда, пока оно не будет кончено. Вернитесь к игре в фаро и забавляйтесь, в то время как отец, которого вы предали и ограбили, мучается в темнице, а ваша сестра, сердце которой вы разбили, предаётся отчаянию.
— Ни слова более об этом, иначе вы рискуете жизнью! — закричал Рауль.
— Я сказал, идите к вашим друзьям. Я не буду прерывать вас более.
Рауль нерешительно глядел, размышляя о том, как ему поступить, как вдруг лакей, с жезлом в руках, приблизился к ним и, обращаясь к Харкорту, сказал, что его просят в частный кабинет регента. Ивлин поклонился и готовился повиноваться, когда лакей, повернувшись к Раулю, сказал:
— Господин Лаборд, и вас также просят.
— Да? — воскликнул Рауль в беспокойстве. — Зачем я мог понадобиться Его Высочеству? Впрочем я готов сопровождать вас.
Хотя эти приглашения произошли с соблюдением обычного порядка, однако они выглядели несколько неожиданными: молодые люди, сидевшие за игрой в фаро, смеялись при виде Рауля и Харкорта, выходящими из комнаты вслед за лакеем. В кабинете, с регентом, кроме Лоу и аббата Дюбуа, находился высокий, крепкий человек лет шестидесяти, с чрезвычайно суровой и мрачной наружностью. Одежда у него была чёрного цвета, парик чёрный как уголь, кожа смуглая, брови чёрные и густые, глаза чёрные и проницательные, нос длинный и загнутый крючком. В общем, этот человек казался страшным. Его вид подходил к его должности — это был не кто иной, как главный начальник полиции, Аржансон
[65]. Рауль почувствовал сильное смущение от направленных на него проницательных глаз Аржансона, и Ивлин сделался несколько беспокойным, когда подвергся тому же испытанию. В страшном взоре Аржансона было что-то магнетическое: немногие могли сопротивляться его влиянию. Регент ласково принял приветствие Харкорта, когда молодого человека ввели в кабинет, и едва удостоил внимания глубокий поклон Рауля, из чего последний вывел дурное предзнаменование.
— Господин Рауль Лаборд! Мне рассказали о вашем отце, который был осуждён Судебной Палатой за укрывательство денег. Я желаю рассмотреть это дело.
— Очень рад, монсеньор. Я не осмеливался лично ходатайствовать о моём бедном отце пред Вашим Высочеством...
— Ба! — прервал нетерпеливо регент. — Ваш отец мог бы оставаться вечно на каторге, потому что вы не хотели сделать никакого усилия для его освобождения. Не знаете ли вы, кто донёс на него?
— Я не думал, что нужно производить розыски об этом, монсеньор: я знал, что обвинения делаются под вымышленными именами, — ответил Рауль.
— Под каким именем был сделан донос на старого Лаборда? — спросил регент начальника полиции.
— Под именем Жана-Пьера Шальона, — отвечал Аржансон.
— Имеете ли вы основания верить этому подложному имени?
— Имя это вымышлено, монсеньор.
— Знаком ли вам этот человек?
— Я знаю его очень хорошо, — ответил Аржансон, устремляя свой взор на Рауля. — Но, Ваше Высочество, позвольте мне не называть его.
Регент обратился к Ивлину:
— Насколько я понимаю, господин Харкорт, у вас имеются некоторые объяснения относительно этого дела. Если да, то я готов выслушать их.
— Благодарю, Ваше Высочество, за милостивое предложение, но я едва ли сумею воспользоваться им. Я могу только сообщить о дочери несчастного Лаборда, которую случайно встретил вчера, на Рыночной площади, в ужасных обстоятельствах. От неё-то потом я и узнал подробности дела. И если, благодаря этому рассказу, у меня пробудилось сочувствие к её отцу, то ещё в более сильной степени возникло отвращение к бесчеловечному доносчику.
— Осторожней выражайтесь, господин Харкорт! — закричал Рауль. — Под страхом смерти запрещаю говорить дурно о доносителе в Судебную Палату.
— Вот как! Так вы признаете, что вы донесли на вашего отца? — воскликнул Ивлин.
— Ничего я не признаю, а только предостерегаю вас. Господин Аржансон скажет вам, что этот суд побуждает слугу доносить на господина и сына доносить на отца. Разве это не так, сэр? — обратился он к начальнику полиции.
Аржансон кратко ответил в утвердительном смысле.
— Не моё дело выражать своё мнение о необходимости таких приёмов для правосудия, — заметил Харкорт. — Но не могу удержаться, чтобы не назвать их противными человеческой природе. Во всяком случае, со своей стороны, я должен выразить отвращение пред поведением сына, который мог предать своего отца.
— Ваше счастье, сэр, что Рауль Лаборд не считает себя таким сыном, — заметил регент — Иначе вас отдали бы под суд Палаты. Так как вы иностранец, то я прощаю вас, но на будущее время для вас было бы хорошо держать язык за зубами — свобода слова здесь не так велика, как в вашей стране, и как бы ни были похвальны ваши чувства, иногда бывает безрассудно обнаруживать их. Что же касается старого Лаборда, то хотя я, без сомнения, и чувствую жалость к нему, однако не намерен исполнить просьбу об отмене состоявшегося над ним приговора.
— Ваше Высочество не говорили бы так, если бы видели его дочь, Коломбу, и выслушали, что она скажет в его защиту, — заметил Харкорт.
— Не могу сказать, какое действие она могла бы оказать на меня, но в отсутствии её я непоколебим.
— Тогда следует прибегнуть к красоте, ведь только она и может смягчить вас, — сказал Лоу. — Коломба Лаборд за дверьми и ждёт только позволения явиться.
Регент удивлённо посмотрел, но не обнаружил неудовольствия при этом известии.
— Уверен, я не вызову неудовольствия Вашего Высочества признанием, что велел привести её сюда, — сказал Лоу. — Она теперь в передней.
— Пусть войдёт! — воскликнул регент.
