Глава II. Граф Горн и капитан Миль
Когда регент пил шоколад и болтал со своими фаворитами, к нему приблизились две важные особы — принц Робек-Монморанси и маршал Изингьен. Они попросили позволения представить своего молодого родственника, графа Антуана-Жозефа де Горна.
— Мой молодой родственник, — начал Монморанси, — прямой потомок знаменитая графа Горна, который, едва ли мне нужно напоминать об этом Вашему Высочеству, взошёл на эшафот, приготовленный для него и его неразлучного друга, знаменитого графа Эгмонта, кровожадным герцогом Альбой, в царствование Филиппа II испанского. В Европе не найти более знатного дома, чем Горны. Покойный принц Филипп-Эммануил, как может быть вы знаете, служил во Франции в чине генерал-лейтенанта, участвовал в сражениях при Шпейере и Рамильи, был тяжело ранен и взят в плен в последнем сражении. После Утрехтского мира дом Горнов, разумеется, перешёл под власть императора. Антуан — кавалерийский офицер, состоявший на службе Его Императорского Величества.
— Вы забыли упомянуть, что граф Горн также и мой свойственник, по моей матери, вдовствующей Мадам
[80], — сказал регент. — Не привёз ли он мне письма от своего брата, принца Максимилиана?
— Не думаю, монсеньор, — ответил Монморанси.
— Странно!
— Это легко объяснить, монсеньор, — сказал маршал Изингьен. — Братья поссорились — к несчастью, братья часто ссорятся! Граф, человек гордый и горячий, не хотел ни просить, ни принимать милости от принца. Сказать по правде, мне нечего скрывать от Вашего Высочества, так как вы относитесь к такого рода делам очень снисходительно. Граф Горн крайне пристрастился к игре и промотал порядочную сумму денег. Кроме того, в Брюсселе он замешан в некоторых любовных историях, отсюда неудовольствие принца Максимилиана.
— По всему тому, что вы сказали, маршал, — заметил, смеясь, регент, — видно, что граф вполне достоин занять место среди моих «висельников». Где он?
Граф Горн, который тотчас был представлен, поклонился регенту и был очень любезно им принят. Это был высокий, весьма стройный человек, похожий скорее на испанца, чем на голландца. Ему было около двадцати двух лет. Лицо его было замечательно и забывалось нескоро. Оно было совершенно овально, с правильными очертаниями, большими тёмными глазами, тонким ртом и белыми зубами. Но, несмотря на свою красоту, оно носило мрачное выражение, которое лишало его приятности. Он был бледен, и это усиливало впечатление тёмных глаз и нависших бровей. Он носил бороду и усы а-ля Ришелье. Одежда его была небесно-голубого цвета, богато вышитая серебром. Тончайшее мехельнское
[81] кружево украшало рукавчики и галстук, прекрасно напудренный, шедший к нему парик, бриллиантовая рукоятка шпаги и сапоги с алмазными застёжками и красными каблуками дополняли наряд. Обращение графа было свободно, приятно и вполне подходило к его знатному происхождению.
— Милости просим к нам в Париж, граф, — заметил регент — Надеюсь, вы приехали сюда, только чтобы повеселиться?
— Не вполне так, монсеньор. Конечно, невозможно жить в самом весёлом и приятном городе в мире без того, чтобы не испытать всех удовольствий, удовлетворяющих самому требовательному вкусу, но признаюсь откровенно, я приехал в вашу столицу главным образом для того, чтобы разжиться деньгами. У меня скромное ежемесячное жалованье, слишком скромное, всего 12 000 ливров, которые даёт мне мой брат, принц Максимилиан.
— Вы выбрали неудачное место, граф, — заметил регент — Вам бы отправиться в Лондон — в Париже, как вы увидите, легче тратить деньги, чем наживать их.
— Если сведения, которые у меня имеются, правильны, монсеньор, на улице Кенкампуа наживают теперь огромные деньги.
— Так рассказывают. Везёт вам в игре, граф?
— Вовсе нет, монсеньор. Вообще фортуна не благоприятствует мне. Но я также не способен сопротивляться чарам красоты или пропускать мимо рта наполненный до краёв кубок, как и воздерживаться от игры в карты и кости. Я надеюсь, что господин Лоу, этот чудодей в области финансов, снабдит меня деньгами, но играть я должен. Игра — моя главная страсть, против которой, я чувствую, бесполезно было бы бороться.
— Во всяком случае, вы не святоша. Вы должны отужинать со мной сегодня вечером, хотя не могу обещать вам, будут ли там играть в бириби или ландскнехт.
— Да этого и не нужно, монсеньор. Быть вашим гостем — такая честь, которой я всегда буду гордиться. Я слышал самые удивительные рассказы об ужинах Вашего Высочества от моего собрата, капитана Миля.
— Я не помню, чтобы капитан Миль когда-либо ужинал со мной, — заметил регент.
— Странно! Мне он передавал, что был частым гостем Вашего Высочества.
— Ваш друг обманывал вас, граф.
— Я поражён. Впрочем, дело можно разъяснить сейчас же, с разрешения Вашего Высочества: Миль находится там, в передней.
— Пусть он непременно придёт сюда, — сказал регент. — Мне хотелось бы увидеть своего неизвестного гостя.
Горн поклонился и вышел из кабинета. Через несколько минут он вернулся в сопровождении высокого красивого молодого человека, одетого очень богато и изящно. Не обнаруживая ни малейшего смущения, Миль двинулся вперёд и сделал низкий поклон регенту, который сразу узнал его, но, поражённый дерзостью, не удостоил внимания его приветствия.
— Я освобождаю вас от всякого обвинения в этом неприличном происшествии, граф, — строго сказал регент Горну. — Вы, должно быть, не знаете, кого привели? Это не Миль, а Рауль Лаборд. Он не солгал, сказав, что ужинал со мной, но он должен бы прибавить, что его прогнали из Пале-Рояля за проделки. Я ещё подумаю, как мне наказать его за такое недозволенное вторжение.
— Перед тем как удалить меня, молю Ваше Высочество выслушать моё объяснение, — сказал Миль. — Покинув Париж, после того как имел несчастие навлечь на себя неудовольствие Вашего Высочества, я направился в Брюгге
[82], где у меня жил дядя по матери, Лоран Миль. У него я сразу почувствовал себя как дома. Это был болезненный холостяк, он умер через два месяца, назначив меня своим наследником, с тем условием, чтобы я принял его фамилию. Так я и сделал: взгляните на мои бумаги. В настоящее время я — кавалерийский капитан австрийской службы.
— Могу подтвердить это заявление, монсеньор, — сказал Горн. — Миль состоит капитаном того же кавалерийского полка, что и я. Но я не знал первой части его рассказа — считал его сыном старого Лорана Миля, имущество которого он наследовал.
Легко понять, что это объяснение произвело на регента предполагаемое действие: прощение провинившегося было обеспечено.
