Этот финансовый переворот был произведён в удивительно короткое время целым рядом указов, искусно составленных самим Лоу, с целью окончательно свести с ума миссисипистов. Дело было устроено так.
Правительство выдавало своим заимодавцам обязательства, по которым платила Компания Индий. Со своей стороны, Лоу сначала выпустил 100 000 новых паёв по нарицательной цене в 500 ливров каждый, но удержал за собой премию, равную той, которая была получена старыми паями. Эта премия, составлявшая 1000%, сразу подняла цену этих паёв до 5000 каждый. Эти паи, названные пятисотками (les Cinq-Cents), могли быть оплачиваемы в 10 сроков, по 500 ливров в каждый раз. Стремление публики достать пятисотки доходило до чудовищных размеров. Никогда не было ничего подобного. У всех как бы закружилась голова. Не оговаривалось никаких условий, в отличие от выпуска «дочек» и «внучек». Пай, доставлявший целое состояние, мог быть получен по уплате кассиру Компании всего пятисот ливров. Жадность публики казалась ненасытной. При объявлении о подписке, улица Вивьен была наполнена безумствующей, кричащей толпой, насильно проталкивающейся к отелю Мазарини, который охранялся отрядом солдат.
Беспрестанно осаждались толпой не только конторки кассиров, но все передние, лестницы, даже дворы отеля. «В течение нескольких дней и ночей, — передаёт Лемонтей, — длинная вереница приближалась к банку, как тесная колонна, которую не могли бы рассеять ни сон, ни голод, ни жажда. Но при роковом возгласе о прекращении подписки все рассеялись». Такой же осаде подвергся отель Джона Лоу. Давали крупные взятки, употребляли необычайный хитрости, о которых мы ещё будем иметь случай говорить, для того чтобы добиться доступа к нему Привратники Компании также получали очень много за то, чтобы внести в список имена желавших записаться; некоторые лица, одевшись в ливрею мистера Лоу получали немедленный пропуск в кассы. Так как цена паёв возрастала с часу на час, то росло и страстное желание владеть этими волшебными бумагами. Среди всего этого безумства и возбуждения спокойными оставались только банкиры и маклеры на улице Кенкампуа. Спокойствие их было понятно: они знали, что бумаги будут принесены им различными должностными лицами Компании, с которыми они вошли в сделку так что только через посредство этих лиц и могли быть выданы паи. Чудесную картину улицы Кенкампуа в пору этой горячки нарисовал Дюгошан, очевидец изображённых им сцен:
«Эта знаменитая улица, которая уже с незапамятных времён служила местом свидания дельцов, игравших в бумаги, была избрана местом свидания всех, работавших при зарождении Системы. Банкиры, теперь весьма разбогатевшие, начали торговать паями и Западной Компании, и Анти-Системы. Тут гонялись и за государственными векселями, хотя они находились в опале за то, что не были представлены Следственной Комиссии. Торговали также государственными билетами, хотя обесценивание, которому они подверглись в руках Судебной Палаты, уменьшило их стоимость на половину. В прежнее время такие сделки происходили в домах и конторах, но как только действия Системы стали разрастаться, все миссисиписты собирались публично, с непокрытыми головами, на улице. Когда первые шаги Джона вызывали различный мнения, они начинали болтать о новостях и как бы случайно переходили к делу, в подражание купцам, ежедневно посещающим Биржи Лондона и Амстердама. По мере того, как паи Западной Компании подымались, росли и эти собрания, а соединение этой Компании с Компанией Индий ещё более увеличило их число. Когда же Анти-Система лишилась своих Главных Ферм, это происшествие, в связи с другими неожиданными обстоятельствами, которые быстро последовали за ним, привело сюда всех владевших и не владевших процентными бумагами. Первые приходили, чтобы продавать и покупать по десять-двадцать раз в день, вторые — чтобы предлагать свои услуги в качестве маклеров. Иные, предвидя, что земля на этой улице так поднимется в цене, что 10 квадратных футов будут стоить иного поместья, стали сдавать дома и комнаты целиком или частями игрокам на бумаги, которые толпой стремились устроить здесь свои конторы. Эта предусмотрительность обогатила сметливых людей. Конторы сдавались по 200, 300 и даже 400 ливров в месяц, смотря по размерам, из этих цифр можно заключить, каковы были прибыли от дома, содержащего в себе 30-40 контор. Все дома на Кенкампуа и на прилежащих к ней улицах были разделены на конторы, не исключая даже чердаков и погребов. Мелкий ремесленник, работавший в сарайчике, расположенном против садового забора знаменитого банкира Туртона, превратил свою невзыскательную мастерскую в контору, уставив её стульями для удобства дам, которых любопытство привлекало сюда. Видя, что это приносит ему большие выгоды, он бросил своё ремесло и разжился перьями и бумагой для тех, которые заключали сделки в его лавке. Он стал зарабатывать по 200 ливров в день.
Постепенное развитие Системы, приведшее публику в лихорадочное состояние, сделало улицу Кенкампуа более цветущей, чем когда-либо. Там можно было видеть, как знатные, высокопоставленные лица попросту смешивались с самыми грубыми игроками. Знать не колебалась разменивать на бумаги свои великолепные имения, иные продавали государственные облигации, а дамы приносили свои бриллианты. Странное неистовство, возбуждающее алчность крупных дельцов, заставило паи подниматься с поражающей быстротой. Способ ведения дел походил на морской отлив и прилив. Бой часов в конторе искусного банкира Павильона вызывал повышение паёв: это его служащие и конторщики шли в толпу и в различные конторы, покупая паи за любую цену. Толпа, всегда готовая следовать за общим течением, поступала таким же образом, вызывая тревогу у тех, которые продали раньше, а теперь, присоединившись к общей массе, спешили накупить паёв снова. Устроители же этой хитрости, выполнив свою задачу, тем временем исчезали. Два часа спустя, при свистке из конторы Флёри, соучастницы этой хитрости, выступали другие лица и расходились во все стороны, подобно первым, предлагая продать за какую угодно цену, пока паи не падали так же быстро, как подымались. Это был отлив. Оба движения сопровождались шумным гулом толпы, что напоминало шум волн, гонимых ветром».
Сходки на улице Кенкампуа составлялись не из одних парижан. Каждая провинция Франции имела здесь многочисленных представителей: гасконцы
[89] заметно преобладали и, благодаря своему неспокойному нраву, были самыми шумными и горячими игроками. Приток иностранцев в Париж был столь велик, что все гостиницы были переполнены. И сотни новых лиц ежедневно прибывали из различных мест страны. Все дилижансы, идущие от Марселя, Лиона, Экса, Бордо, Страсбурга и Брюсселя, были разобраны за два месяца вперёд, билеты на места в них продавались по двойной и тройной цене. Когда Система находилась в расцвете, было высчитано, что в Париже собралось полмиллиона приезжих, и большинство их в ту или иную пору дня стекалось на улицу Кенкампуа. Конторы снимались немцами, швейцарцами, итальянцами, голландцами, англичанами, фламандцами или приезжими из Лангедока, Прованса. Дофине, Нормандии и Лотарингии, вряд ли хоть одна принадлежала парижанину. Так как толпа состояла из людей разных стран, то говорили на всех языках: голландском, немецком, английском, испанском, итальянском. Это место являлось в полном смысле Вавилоном. Много перемен произошло на улице Кенкампуа со времени нашего рассказа, но она до сих пор отчасти сохраняет свой живописный вид. На некоторых старых домах можно заметить железные балконы, каменные статуи и тяжеловесные дубовые двери, обитые гвоздями с широкими головками, с железными скрепами. Всё это существовало во времена Лоу. У самой улицы Медведей стоит странный старый дом, словно на страже — это бывшая резиденция банкира Туртона. В царствование Луи-Филиппа
[90] улица Кенкампуа была разделена пополам улицей Рамбюто. При устройстве Османом
[91] широкого и великолепного Севастопольского бульвара было снесено много тёмных и кривых переулков в этой части города, но улицу Кенкампуа пощадили. Она доныне служит узлом значительной торговли, но вместо банкиров, биржевых маклеров и нотариусов доброго старого времени, её нынешними обитателями являются кожевники, кондитеры, аптекари, виноторговцы и продавцы каучука.
