Но если мы порицаем принцев, пэров и прочих выдающихся лиц за поведение, недостойное их положения, то что сказать о знатных дамах, которые могли настолько забыться, что являлись сюда? А эти важные особы не только посещали улицу Кенкампуа, но были самыми азартными игроками. Совершенно не обращая внимания на мнение, которое могут составить об их поведении, пренебрегая неприятностями и стеснениями, которым они непрерывно подвергались, а также той бесцеремонностью, с которою обращались к ним, не смущаясь сквернословием и развязным разговором, который постоянно доходил до их слуха, они теснились в толпе, чтобы играть, когда представлялся удобный случай. Следует заметить, что эти дамы, по преимуществу из очень знатных семей, редко заключали сделки между собой — они вечно устраивали дела с игроками другого пола безразлично какого положения: с лакеями, ремесленниками или крестьянами, с франтами или пэрами, надеясь повлиять на них своей красотой.
С места, которое он занял, Ивлин воззрился на странное зрелище. Каждый находился в состоянии величайшего возбуждения. В ту минуту наступило неожиданное повышение, и покупатели и продавцы одинаково шумели. Крики были такие сильные, почти дикие, что оглушили бы всякого, кто не привык к ним. Но те, которые находились в толпе и сами участвовали в этом гаме, очень хорошо понимали, что говорилось. Сделки на большие суммы заключались с поразительной быстротой. «Матушки, дочки, внучки» раздавались одной рукой, а другой получались банковые билеты. Лица тех, которые участвовали в таких поспешных сделках, были достойны наблюдения: если бы запечатлеть их в эту минуту, они составили бы несравненную картину. Некоторые группы привлекли внимание Ивлина, когда он бегло осмотрел толпу. Одна состояла из прекрасно наряженной дамы, очевидно очень красивой, хотя её лицо было скрыто под чёрной бархатной маской. Она покупала у двух маклеров акции, за которые заплатила значительную сумму банковыми билетами. От возбуждения маска её упала, и открылись чёрные глаза и волосы и очаровательное личико. То была «маленькая чёрная ворона» регента, графиня Парабер. Маска была снова надета, и графиня удалилась как можно скорей. Другая дама, на которой остановился взор нашего наблюдателя, занимала гораздо низшее положение, не очень красивая, но также очень богато одетая. Так как на ней не было маски, то Ивлин, которому прежде указали её и который был знаком с её историей, сейчас же узнал в ней мадам Шомон — вдову, которая приехала в Париж вести тяжбу и уже выиграла сто миллионов игрой на этой улице. Она была окружена миссисипистами, с которыми со всеми, по-видимому, вела дела. Невдалеке от богатой мадам Шомон стоял принц Конти, которого каждый день неизменно можно было теперь видеть на улице Кенкампуа, как и всякого другого игрока. В эту минуту он продавал паи толстому, красивому человеку, лицо которого, хотя он и не мог вспомнить, было очень знакомо Ивлину. Этот толстяк был не кто иной, как бывший кучер мистера Лоу, Ипполит.
Следующим субъектом, привлёкшим внимание Ивлина, был господин Ширак, главный врач регента, человек гордой наружности и изысканного обращения. Он был в большом возбуждении и что-то показывал руками очень горячо господину Шамбери — игроку, с которым теперь имел дело. Как и мадам Шомон, Шамбери был удивительным примером судьбы: бедный савояр
[103], зарабатывавший хлеб путём мелких услуг, с началом Системы он сумел составить капитал в 40 миллионов. Теперь он собирался купить какую-нибудь должность при домашнем штате короля. Сейчас рядом с Шамбери стоял Венсан-Леблан, который записывал на широкой спине Марсиаля свои денежные расчёты. Он тоже нажил несколько миллионов от Системы. Двое господ, с которыми Леблан теперь вёл дела, были Монтескье
[104] и Фонтенель
[105]. Этим двум знаменитостям сопутствовали двое самых распутных учёных того времени, аббат Террасон и де Ламот
[106].
Много других замечательных лиц попадалось на глаза Ивлину. Среди толпы он увидел троих «висельников» регента — Брольи, Бранка и Носе. На балконе дома с противоположной стороны улицы он узнал герцогиню Бриссак, красивую маркизу Бельфон, мадам Бланшфор, мадемуазелей Эспинуа и Мелён. Почти каждое окно на той стороне было занято придворными прелестницами. Дамы, про которых мы упомянули, вовсе не оставались равнодушными зрительницами: они принимали активное участие в происходящем движении, постоянно вступая в сделки с миссисипистами и маклерами улицы. Отличительной, бросающейся в глаза чертой толпы было большое число богатых одежд на совсем незнатных персонах. Это объясняется тем, что все разбогатевшие постоянно тратили деньги на драгоценные ткани и одевались в бархат, шелка, даже золото, у некоторых пуговки были из полновесного золота и серебра. Эта страсть достигла таких размеров, что в торговых домах на улице Сент-Оноре были распроданы большие запасы шёлка, бархата, парчи, кружев и вышивок и было признано необходимым ограничить это увлечение богатыми одеждами особым законом.
А вот произошёл смешной случай. Миссисипист, из числа мелких, одетый, однако, в голубой бархатный кафтан с золотыми шнурками и такими же пуговицами, вдруг снял его и отдал маклеру, с которым заключал сделку, в уплату за пай. Но он удержал за собой право выкупить его в течение пяти минут, и так деятельно повёл свои дела, что в указанный срок получил кафтан назад.
Дела велись действительно странным способом. Маклеры не отказывались ни отчего, кроме звонкой монеты. Молодая, прекрасная, богато одетая женщина, не имея других способов получить желаемые паи, отдавала маклеру все свои драгоценности. Один заплатил за несколько акций жалованною грамотой на титул и считал себя везунчиком. Другой предлагал закладную, третий — векселя. Дело не обходилось без недоразумений. Так, священник, торопясь заключить сделку, вручал свидетельство о погребении вместо банкового билета. Постоянно происходили забавные столкновения. Супруги, думавшие, что жёны их спокойно сидят дома, встречались с ними в толпе; слуги, которые должны были бы заниматься работой по дому, наталкивались на своих господ и госпож; служащие встречались со своими хозяевами: должники не могли скрыться от своих заимодавцев.
