— А приятель-то оказался порядочным плутом — удрал, не дав нам ни малейшего намёка о своих намерениях! — воскликнул Горн. — Он поступил с нами бесчестно.
— Мы должны как-нибудь посетить его в Лондоне и посмотреть, нельзя ли чего сделать с ним, — сказал Этамп. — А пока всё-таки наши кошельки пусты.
— Мы должны попросить вас, Миль, пополнить наши капиталы, — заметил Горн.
— Попробую сделать что могу.
Вскоре после этого он ушёл с намерением обратиться к своему отцу. Узнав в банке, что Лаборд уехал к Лоу, он направился туда и, сказав швейцарам, что у него дела крайней важности к Лаборду, был впущен. Тьерри ввёл его в залу, где он нашёл отца и сестру. Как только Лаборд пришёл в себя от удивления, он спросил сына сурово, как он посмел войти сюда. Но Миль обратился к сестре:
— Неужели у тебя не найдётся слова для меня, Коломба? Я так долго не видел тебя. Если ты забыла, что у тебя есть брат, то я не забыл о сестре, к которой нежно привязан по-прежнему.
— Я не хочу упрекать тебя, Рауль, — отвечала Коломба. — Но ты причинил мне столько горя, столько позора, что я не могу смотреть на тебя без боли.
— Понимаю, понимаю! Коссар оклеветал меня. Кстати, говоря о Коссаре, я могу поздравить вас с освобождением от этого ненавистного человека. Теперь вам можно выйти замуж за Ивлина Харкорта.
— Ни слова более об этом! — прервал его отец. — Я должен прекратить свидание, которое тяжело для нас обоих — для меня и для Коломбы. Нечего спрашивать, зачем вы пришли сюда, ведь у вас может быть только одна цель — деньги.
— Да, месье, мне крайне нужны деньги, три или четыре тысячи ливров. И я не намерен уходить отсюда, не получив их, — прибавил Миль, хладнокровно усаживаясь.
— Дайте ему денег, дайте, дорогой отец! — просила Коломба. — Могут войти леди Катерина Лоу или Кэти, и тогда придётся объясняться.
После ожесточённой борьбы с самим собой, Лаборд вынул бумажник и сказал:
— Хорошо, вы получите деньги. Но это в последний раз.
— Это мы посмотрим, — пробормотал сын.
— В этом бумажнике шесть тысяч ливров, — произнёс отец, передавая кошелёк. — Вдвое больше той суммы, которую вы просили. Употребите их на хорошие дела, если можете.
— Я сделаю из них наилучшее употребление, месье, взяв их на завтрашнюю сен-жерменскую ярмарку.
И, поклонившись отцу, который отвернулся от него с отвращением, Миль вышел.
Никогда ещё на ярмарке в Сен-Жермене не собиралось столько народа, как в тот год, когда Система была в полном развитии. Все балаганы, театры, игорные дома, кабачки, кофейни, винные лавки и прочие увеселительные места были переполнены. Ярмарка, открывавшаяся на несколько недель, располагалась на большом лугу, примыкавшем к сен-жерменскому аббатству, которое получало от неё доход. Всё место было разделено на правильные улицы, по сторонам которых тянулись балаганы и деревянные лавки. Главные из них были заняты продавцами бриллиантов, слоновой кости, скульптурных произведений, картин и платья. Здесь было также несколько кофеен и трактиров. На других улицах находились балаганы, где можно было увидеть фокусников, канатных плясунов, скоморохов и кукольный театр. Кроме того, там были караваны с дикими животными, — тогда новинкой для парижан. На ярмарке было не менее четырёх театров, в которых главные роли исполнялись актёрами постоянных театров. Было также большое здание, в котором происходили маскарады и балеты. Страсть к игре, господствовавшая тогда в Париже, сильно отозвалась на сен-жерменской ярмарке. Кофейни, трактиры, кабачки, которыми изобиловала она, служили притонами игры в бумаги, без которой миссисиписты не могли жить.
Несмотря на то, что полицейскими распоряжениями игра была запрещена под угрозой пени в 3000 ливров, существовало несколько домов, в которых открыто играли в карты, кости, бириби, фаро, ландскнехт и другие азартные игры. Тут миссисиписты ставили на карту или на кости банковые билеты в 50-60 тысяч ливров с таким спокойным видом, словно эти билеты были пустыми бумажками. Игра шла и во всех лавках, где торговцы запасались картами и костями для своих постоянных посетителей. Зрители держали пари об исходе игры.
Во всё это время злой рок преследовал графа Горна. Он был несчастлив и в своих сделках, и ещё более в игре. Если бы товарищи не были несколько счастливее его и не делили с ним выигрышей, он оказался бы в отчаянном положении. Между тем Миль, бродя по сен-жерменской ярмарке и ведя известную нам распущенную жизнь, свёл знакомство со многими беспечными кутилами, привычки и убеждения которых подходили к его собственным. Он составил из них шайку отчаянных молодцов, с помощью которой предполагал выполнить задуманный план оптового грабежа на улице Кенкампуа. А Горн, бывший в родстве со многими знатными домами в Нидерландах, встретив своего двоюродного брата, нидерландского принца, молодого герцога Аремберга, пригласил его поужинать в «Старом Волке», как назывался главный трактир на ярмарке, где можно было получить хорошие яства и превосходные вина, хотя и за самую чрезмерную цену Целая ночь прошла в весёлом пире: молодые кутилы соревновались, кто сможет выпить больше. Число осушенных ими бутылок было невероятно. Около шести часов утра молодцы поднялись из-за стола, готовые на всё, и вышли в сопровождении своих лакеев, которые несли бутылки шампанского и стаканы. Проблуждав по пустынным улицам ярмарки, растревожив своими криками жителей деревянных лавок, они направились к Новому Мосту. Здесь они остановились и приветствовали конную статую Генриха IV, выпив по стакану в память «поклонника женщин», затем двинулись к церкви Сен-Жермен-Оксеруа. Когда повесы вышли на площадь перед этим знаменитым зданием, красивейшим образчиком церковной архитектуры в Париже, им повстречалось печальное шествие: к церкви тихо направлялись носилки с гробом, окружённым светильниками.
— Кого хоронят? — спросил Горн у одного старика, который стоял на коленях на пути похорон. — Кто найдёт здесь последний приют, эй, ты, шут?
— Это прокурор, сьер Нигон. Он обыкновенно жил у того монастыря.
— Как! Мой старый друг Нигон! — воскликнул Горн, который никогда и не слыхал о покойном прокуроре. — Бедный товарищ! Я должен сказать ему последнее прости.
С этими словами он бросился вперёд и, став на дороге, приказал носильщикам остановиться и поставить на землю свою ношу.
— Не мешайте нам при исполнении наших обязанностей! — сказал священник, человек почтенной наружности с выражением кротости на лице. — Отойдите, дайте нам дорогу!
Но шайка буянов, сопровождаемых лакеями, окружила носилки. Граф, сдёрнув покрывало, открыл страшное лицо мертвеца.
— Ах, мой бедный Нигон! — вскричал он. — Узнаю тебя. Итак, ты был настолько глуп, что умер, да? Что же было причиной твоей смерти? Жажда, без сомнения. Жажда убивает всех нас: я сам умер бы, если бы не пил. Пей же, мой милый!
И, взяв стакан шампанского из рук слуги, он приставил его к трупу.
— Повторяю, — вопил Горн. — Мой дорогой друг Нигон умер от жажды. Он должен чего-нибудь выпить. Если вы не позволяете мне дать ему вина, я дам ему воды.
