— Не падайте духом, — шепнул Горн своему товарищу по преступлению. — Это только формальность. Мы не будем служить зрелищем для народа на Гревской площади. Мои друзья обещали мне добиться прощения от регента.
Тут они были разъединены солдатами и отведены обратно в свои камеры.
Глава XXVI. Неумолимый регент и преступник в «Раю»
Убийство Лакруа вызвало много шума и волнений в Париже. То обстоятельство, что такое дерзкое преступление было совершено днём, в общественном месте, в нескольких шагах от переполненной толпой улицы Кенкампуа, где можно было слышать крики жертвы, встревожило всех игроков. Дела на улице Кенкампуа почти совсем замерли. Маклеры чувствовали себя в опасности в своих конторах; банкиры и менялы закрыли свои учреждения; миссисиписты не осмеливались носить с собой бумажники. На многих молодых людей, про которых знали, что они — товарищи Горна, смотрели подозрительно. Хотя такое преступление было отвратительно для знати так же, как и для всех других классов общества, однако осуждение графа де Горна на казнь, как простого мошенника, явилось ударом для всего высшего сословия. Были попытки предупредить правосудие и скрыть виновников преступления, но разбирательство шло с такой быстротой, что они потерпели неудачу. Зала суда была наполнена персонами самого знатного происхождения, среди которых были герцоги Шатильон и Аремберг, принц Робек-Монморанси и маршал Изингьен — все четверо близкие родственники графа Горна. Присутствие этих лиц и внушило несчастному молодому человеку уверенность в том, что ему удастся избегнуть исполнения приговора. Приговор, вынесенный их обесчещенному родственнику, являлся для этих гордых аристократов личным унижением, которого они не могли снести; остальные вельможи разделяли их чувства. Выйдя из суда, они собрались на общее совещание и решили, чтобы Монморанси и прочие родственники рода Горнов немедленно повидались с регентом и добились от него или прощения их несчастного родственника, или смягчения приговора.
Когда это было передано Джону Лоу, он на следующий день, рано утром, добился свидания с регентом и умолял его не уступать, так как ужасное свойство преступления настоятельно требует чтобы приговор был приведён в исполнение.
— Величайший страх объял всех владельцев банковых билетов, — говорил он. — Мы должны для всеобщего успокоения поступить с преступниками с примерной строгостью. Если только граф Горн и его соучастник в преступлении не будут казнены, для богатых людей в Париже не будет никакой безопасности. Умоляю Ваше Высочество остаться непреклонным.
— Я согласен с вами, — произнёс регент. — Такое преступление не должно пройти безнаказанным. Я останусь глух ко всем просьбам, кто бы ни был просителем.
Как только Лоу удалился, принц Монморанси и герцоги Шатильон и Аремберг, вместе с маршалом Изингьеном, попросили свидания с регентом и сейчас же были допущены.
Филипп принял их с большой внимательностью, выказывая своим обращением расположение к ним.
— Мы пришли, — сказал принц Монморанси, — к Вашему Высочеству, как просители, с ходатайством за нашего несчастного родственника, графа де Горна. Мы не будем пытаться ни на минуту уменьшать совершенное им преступление. Если бы последствия за это преступление падали только на его голову, мы не вмешивались бы в правосудие. Даже когда его присудили к смерти под топором, от нас не было бы слышно ни слова упрёка. Двое его предков умерли такою смертью при Филиппе II Испанском; и смерть их не принесла позора в дом. Но если граф Антуан де Горн умрёт смертью вора и преступника, то на каждом потомке этого знаменитого дома останется неизгладимое пятно. А ведь в Нидерландах едва ли найдётся знатная семья, с которой Горны не были бы в родстве. И что скажет германский император, узнав, что член его королевского дома умер такой позорной смертью? Да она затронет даже принцессу Пфальцскую и лично вас, Ваше Высочество.
— И прекрасно! — воскликнул регент. — Я буду участвовать со всеми вами в этом позоре. Это должно быть утешением для всех остальных родственников.
— Я не могу думать, монсеньор, что вы наложите такой неизгладимый позор на этот знаменитый и имеющий столь знатные связи дом, — сказал маршал Изингьен. — Кроме позора, которому он подвергнется, все мужчины потеряют право стать аббатом или епископом, а женщины — канониссой. Теперь как раз сестра несчастного Антуана хотела вступить в монастырь, но она не может сделать этого, если её брат умрёт такой постыдной смертью. Ради неё, ради её брата, принца Максимилиана, ради всех нас, смягчите смертный приговор над несчастным молодым человеком.
— «Позорит преступленье, а не эшафот», — сказал поэт. Граф Горн совершил злодейство и должен погибнуть смертью злодея. Я не могу смягчить, я не смягчу назначенного ему наказания.
— Ваше дворянство обращается к вам как к хранителю своих привилегий, монсеньор, — заметил герцог Шатильон. — Прислушайтесь к народу, который открыто заявляет, что знатность графа Горна служит защитой для него от последствий совершенного им преступления. Приговор отразится и на вашей власти. Мы знаем, что на Ваше Высочество было оказано давление. Но мы молим внять нашим просьбам, а не внушениям мистера Лоу. Если этот позорный приговор будет исполнен, будьте уверены, мы никогда не простим этому господину нанесённого нам оскорбления.
— Вы кончили, господа? — холодно спросил регент.
— Кончили, — сурово ответил Монморанси. — Сожалеем, что обеспокоили Ваше Высочество. Мы убеждены, что вам придётся раскаяться.
— Не думаю. Но я не отступлю от последствий, если таковые окажутся. Но, может быть, я могу оказать вам какую-либо другую милость. Вы, вероятно, хотели бы посетить вашего несчастного родственника в тюрьме? Если да, то вы получите разрешение.
Это было сказано каким-то особым, выразительным тоном, который говорил больше, чем слова. Все четверо посовещались с минуту, и Монморанси сказал:
— Маршал Изингьен и я воспользуемся позволением Вашего Высочества посетить осуждённого.
— Вы поступите хорошо. Вы, может быть, сумеете примирить его с его участью.
— Попробуем.
И низко поклонившись, просители вышли из кабинета. На их место заступил Носе, стоявший в глубине кабинета.
— Вы, Ваше Высочество, выказали больше стойкости, чем я ожидал.
— Я не могу смягчить приговора. Я готов скорее вызвать неудовольствие знати, чем народа. Я дал намёк Монморанси и надеюсь, он будет действовать сообразно с ним.
— Я уверен в этом, — сказал Носе. — Но сомневаюсь, достанет ли у Горна духу спастись от грозящего ему позора. Признайтесь, что я хороший физиономист, — я предсказывал, что этот молодой человек погибнет насильственной смертью.
— Я начинаю думать, что это предсказание исполнится, — ответил регент.
В тот же день принц Монморанси и маршал Изингьен, запасшись пропуском от регента, явились в Гран-Шатле, в башне которой был заточен их несчастный родственник. В этой тюрьме, самой суровой в Париже, произошло много печальных происшествий во времена Лиги
[115] и при восстании Арманьяков
[116]. Некоторые из башен представляли из себя ужасные места, как можно было судить по их названиям: Оковы, Ров, Колодезь, Подземелье, Забвенье, Бойни. Узники опускались в ведре в Колодезь, где вода доходила до колен. В самом низу Гран-Шатле находилась ужасная дыра, названная «Прощай покой», где заключённый не мог ни стоять, ни сидеть. Впрочем, Миль и Горн были заключены не в эти страшные трущобы. Им отвели большие, светлые комнаты. Та, где помещался Горн, называлась «Рай»; Миль находился в «Беседке».
