Между тем повозка, в которой сидел Горн, въехала на Гревскую площадь, и толпа встретила её дикими криками. Этот суд Божий был, пожалуй, самым страшным для несчастного молодого человека из всего, что ему предстояло вынести: он в душе молил об избавлении. Толпа на площади была так плотна, что отряд лучников с трудом мог расчищать дорогу, пришлось трижды останавливаться. Во время этих неизбежных промедлений Горн выносил неподдающиеся описанию мучения. Можно не преувеличивая сказать, что когда он достиг эшафота, для него самая страшная часть казни уже прошла. А уже шесть зловещей наружности лиц, в одеждах из кроваво-красной саржи, с обнажёнными до плеч мускулистыми руками, поднялись на помост и наблюдали оттуда за медленным движением повозок через толпу. Это были два палача и их помощники.
Граф Горн, достигнув места, где он должен был жизнью искупить свои преступления, был настолько слаб, что его пришлось вынести из повозки, и он не мог без посторонней помощи подняться на эшафот. Поднявшись наверх и увидев страшные орудия, приготовленные для него, он едва не упал. Помощники посадили его на стул. Миль до конца сохранил самообладание. Хотя он всё ещё порядочно прихрамывал после падения из окна «Деревянной Шпаги», однако отказался от всякой помощи и сам поднялся по лестнице на эшафот. Когда он достиг площадки, находившейся наверху, крики толпы вдруг прекратились, наступило гробовое молчание. Среди тишины, которая стала особенно заметной после прежнего шума, Миль в последний раз огляделся кругом, взглянул на мир Божий. С поразительным при таких обстоятельствах спокойствием, вызвавшим возгласы удивления у тех тысяч людей, которые наблюдали за ним, он стал озираться. Сначала он остановил свой взор на море поднятых вверх голов, окружавших помост со всех сторон, затем перевёл его на старые, затейливые строения на площади, осмотрел красивую ратушу, заметил ряд выстроившихся перед этим зданием карет, изумляясь тому, как они попали сюда, наконец, сказав вечное прости всему на земле, поднял глаза к небесам. В таком положении оставался он до тех пор, пока лёгкое прикосновение к плечу не призвало его к предстоящей казни. Заметив, что Горн преклонил колена перед священником церкви Св. Павла, он немедленно распростёрся рядом с ним.
Во всё это время толпа хранила глубокое молчание, так что голоса осуждённых, творивших свои молитвы, были слышны на большом расстоянии от эшафота. Когда молитва кончилась, отец Гере увещевал их мужественно вынести страдания и уповать на Спасителя, который умер за них. Затем он поднёс к их губам Распятие, и оба горячо поцеловали крест.
До сих пор приговорённые не обменялись между собой ни единым словом, ни единым взглядом. Если бы было возможно, Миль обнял бы своего несчастного товарища, но его руки были связаны, так что он мог только печально посмотрел на него.
— Граф де Горн! — сказал он. — Умоляю вас, простите меня. Если бы вы не послушались моих дурных советов, ваши руки были бы чисты от крови и вы не находились бы на этом эшафоте. Я — виновник и подстрекатель в этом преступлении, за которое мы оба должны страдать. Наказание должно было бы пасть только на мою голову. Меня печалит только то, что вы должны разделить мою участь. Можете ли вы простить меня?
— Прощаю вас так же, как, надеюсь, и сам быть прощённым! — ответил Горн горячо. — Наша вина одинакова. Да простит Бог нас обоих!
— Аминь! — с жаром подхватил Миль.
— Вы готовы? — суровым голосом спросил главный палач. Оба ответили утвердительно.
— Боже, помоги вам! — воскликнули вместе отец Гере и тюремный священник. — Мы будем молиться за вас.
С преступников сняли плащи и подвели каждого к назначенному колесу к которому туго привязали верёвками. Во время этого привязывания Горн издал много болезненных вздохов, но его товарищ крепко стиснул зубы и не проронил ни одного стона. Когда помощники окончили своё дело, палачи, каждый с тяжёлой полосой железа в руках, приблизились к своим жертвам. Заметная дрожь пронеслась по толпе; послышались пронзительные крики и подавленные возгласы. Горн закрыл глаза и призывал на помощь всех святых, а Миль молчал и устремил на приближавшегося к нему палача такой взор, который мог напугать его.
Мы не намерены описывать последовавшее затем ужасное зрелище. К счастью, это страшное наказание, введённое в Париже в царствование рыцаря Франциска I, уже давно отменено. Можем только упомянуть, чтобы показать жестокость этой пытки, что преступника никогда не убивали сразу. В данном случае известно, что после того, как палач окончил свою варварскую работу над Горном и раздробил его красивые члены, несчастный молодой человек оставался в предсмертных судорогах целых полтора часа, прежде чем смерть прекратила его мучения. Милю пришлось страдать гораздо меньше. Один из помощников, которому заплатили за это, бросил конец верёвки, привязывавшей шею преступника к колесу, между досками. Кто-то схватил верёвку снизу и затянул её: Миль почти задохнулся прежде, чем палач начал свою работу. Рука, которая потянула верёвку и тем освободила молодого человека от дальнейшего мучения, была рукой старого Дальмаса.
Регент, который присудил отдать отобранное у несчастного Горна имущество его брату, принцу Максимилиану, получил от него следующее презрительное письмо:
«Я не горюю, монсеньор, о смерти моего брата. Но я сожалею, что вы. Ваше Королевское Высочество, сами нарушили права знати и народа. Благодарю вас за конфискацию имущества моего брата, но считаю подлостью принять от вас какую-нибудь милость. Бог и король да воздадут вам такую же суровую справедливость, которую вы воздали моему несчастному брату!»
Глава XXIX. Передряги миссисипистов и роковой указ
Дикое преступление, совершенное Горном и его товарищами, дало Джону Лоу предлог прекратить всякие сделки на бумаги, которые, благодаря уловкам миссисипистов, игравших теперь на понижение, стали вредно отражаться на Системе. С этой целью он издал указ, воспрещавший всем вообще собираться на улице Кенкампуа для торговли акциями, а банкирам или маклерам — держать там конторы. После обнародования этого указа, миссисиписты по-прежнему собрались было на улице Кенкампуа, но были вытеснены оттуда солдатами. Все конторы были закрыты. И улица, бывшая недавно самой деловой и шумной, стала молчаливой и пустынной. Тем не менее Лоу видел невозможность целиком загасить огонь, который он сам зажёг. Страсть к игре ярко, как и прежде, пылала в груди дельцов. Изгнанные из своего излюбленного места свиданий, миссисиписты, разбившись на группы, встречались на Площади Побед, на Железной улице, на набережных и в других местах; и несмотря на то, что стража немедленно рассеивала их, им удавалось всё-таки вести свои дела по-прежнему.
Видя, что первый указ не достиг цели, Лоу издал новый, ещё более строгий, в котором воспрещались все собрания, имевшие целью сделки на процентные бумаги, где бы они ни происходили, под угрозой заключения в тюрьму и штрафа в 3000 ливров. Но и этот указ нарушался так же дерзко, как первый. Миссисиписты оказывали решительное сопротивление всякому, кто мешал им. Джону Лоу пришлось, в конце концов, уступить, хотя и с великой досадой. Законным местом для собраний была назначена Вандомская площадь.
