Ho мороком эффективности сегодня одурманена и научная элита. Хотя, перестав считать себя солью земли, согласившись мерить свое дело мерками купцов, промышленников и генералов, ученые перестают быть учеными, но тоже превращаются в купцов и генералов, которых и следует отправить в войска и супермаркеты, ибо в науке от них толку будет мало: ученые должны чувствовать себя собой кастой более высокой, чем все воротилы мира сего.
И распоряжаться учеными не должен никто, кроме ученых, – любой чиновник или менеджер может разве что их обслуживать, ибо, чтобы руководить учеными, нужно быть не просто умнее, но идеалистичнее, – где вы такое встречали среди эффективных менеджеров?
Мне могут сказать, что и в нынешних академиках и директорах научных учреждений идеалистичности не густо, что они больше беспокоятся о собственном благополучии, чем о развитии, – если так, значит, науке не помогут уже никакие припарки. Но реанимацию ее может осуществить лишь она сама. Не знаю как, но сама.
Разумеется, лишь в том случае, если ее живые органы и клетки окажутся каким-то образом сильнее мертвых. Ну а если внутри самой науки уже недостает бескорыстной любви к знанию, ее будет тем более не отыскать и снаружи.
Но я почему-то верю, что научная коррупция все-таки более чиста и бескорыстна в сравнении с общегосударственной, хотя многие со мною не согласны.
Что ж, если они правы, придется ждать, когда наука снова начнет возрождаться в лоне церкви. Авось в Третьем Риме это пойдет быстрее, чем в первом. Во всяком случае, на плебс, как и тогда, рассчитывать не приходится – толпа во все времена жаждет или выгод, или чудес. Никакие, даже самые умные журналы, борющиеся с лженаукой, науке не помогут, ибо наука, как бы много она ни открывала, всегда еще больше закрывает. Она отрицает возможность добыть энергию ни из чего, наложением рук исцелить смертельную болезнь, словом остановить бурю, по кофейной гуще узнать будущее, посредством блюдечка связаться с умершими – согласитесь, эти чудеса будут куда позавлекательнее всех компьютерных томографов и мобильных телефонов. И, похоже, даже самые квалифицированные борцы с лженаукой не понимают, что борются не с отдельными шарлатанами, но с человеческой природой, жаждущей чудес.
Сегодняшний разгул мракобесия со знахарством и ворожбой – всего лишь возвращение к норме, ибо за все тысячелетия своего существования человечество только считанные минуты прожило без веры в магию, да и в эти минуты оно больше притворялось, что отказалось от нее, под давлением массированной пропаганды и – будем называть вещи своими именами – государственного террора (когда амбициозные безбожники, вообразив науку новой единоспасающей церковью, принялась терроризировать религию, неизвестно, на чьей совести в итоге оказалось больше костров). И в борьбе с воистину неодолимой стихией чудотворчества (жизнь без веры в чудеса слишком ужасна, она по силам лишь тем счастливчикам, кто сумел выстроить свою экзистенциальную защиту на более утонченных иллюзиях) союзником ученых, как ни странно, может сделаться церковь.
Поскольку сама наука никогда церковью сделаться не сможет, научный рационализм никогда не сумеет одолеть людского стремления защититься от знаний, когда они начинают открывать слишком уж мрачные перспективы: извечный конфликт мечты и реальности – типичный трагический конфликт, в котором смертельно опасна победа как той, так и другой стороны.
С тех пор как человек сделался человеком, то есть существом, способным испытывать страх перед еще только воображаемыми опасностями, перед ним предстали две одинаково важные, но постоянно борющиеся за первенство задачи: предвидеть будущее и примириться с результатами этого предвидения, всегда ужасными, стоит заглянуть в реальность подальше и поглубже. Человечество потратило тысячи и тысячи лет, пытаясь решать эти задачи одновременно средствами магии, и только многие века неудач заставили наиболее мудрую его часть отделить познание (предвидение) от утешения и создать для каждой из этих функций собственный социальный институт: для познания – науку, для утешения (для экзистенциальной защиты) – религию, искусство, социальный утопизм и некоторые другие воздушные замки в царстве грез. Несомненно, на первых порах (тоже длившихся целые века) наука тоже оперировала мало на чем основанными фантазиями и аналогиями, но ее фундаментальное положение, отделившее ее от магии, всегда оставалось неколебимым: наука исходит из того, что все естественные процессы протекают по их собственным законам и мы должны эти законы как-то разгадать, – магия же полагает, что миром правит некая воля (целые сонмища воль), на которые можно воздействовать мольбами, подкупом, правильным поведением, распознанием тайных команд, которым невидимые воли повинуются, другими волями (колдунов и пророков), еще более могущественными…
Словом, магия была попыткой перенести законы социальной действительности на внесоциальную природу – именно расставание с этой химерой и было первым и едва ли не важнейшим шагом ко всем будущим «чудесам науки». Именно так: наука начинается с признания того, что в мире, кроме нас самих, никаким высшим волям до нас нет ровно никакого дела, что у природы нет любимчиков и что каждый из нас, и святой, и гений, и герой, подлежит ровно тем же законам, что и какой-нибудь червяк или булыжник. А потому сегодняшние маги и знахари пытаются поодиночке или разрозненными партизанскими соединениями взять реванш в войне, уже проигранной много веков назад могущественнейшими регулярными армадами, когда-то полностью контролировавшими весь подлунный мир. Сегодняшние шарлатаны и «добросовестно заблуждающиеся» простаки и маньяки любят защищаться тем аргументом, что ученые твердят какие-то вчерашние догматы, тогда как маги осуществляют некий новый поиск, однако дело обстоит ровно обратным образом: именно маги пытаются твердить зады тысячелетней давности.
Поэтому те общественные силы – конфессиональные, художественные, политические, – в чьи функции входит утешение страждущих, возбуждение в них хотя бы иллюзорных надежд, имеют все основания восстать на колдунов и ворожей, как на недобросовестных конкурентов: ведь все респектабельные религиозные институты и построенные на утопических основаниях политические партии (а таковыми в какой-то степени должны быть все они, дабы выдержать состязание с другими утопиями) уже давным-давно молчаливо сошлись на том, чтобы не соблазнять паству твердыми и конкретными обещаниями чудес, относя их исполнение в неопределенное будущее, а то и вовсе в какой-то иной мир, и сделали это именно потому, что с горечью убедились в невозможности воскрешения мертвецов, в невозможности гармонического сожительства львов и ланей, в невозможности исцеления неисцелимых и вообще пришествия Царства Божия в какие-то гарантированные и обозримые сроки. Конфессиональные и политические лидеры сделали бы весьма благое и для них же полезное дело, если бы воспользовались имеющимися в их распоряжении административными ресурсами, дабы удалить с респектабельной части общественного поля арьергардные осколки давным-давно потерпевшей поражение великой армии, продолжающие использовать неконвенциональное оружие.
Подчеркиваю: не полностью и окончательно удалить их с общественного поля вон, как худую траву, но лишь из его респектабельной части – из газет, телевидения, общественных залов и площадей. Шопенгауэр когда-то очень точно назвал астрологию величайшим проявлением человеческой самонадеянности: люди мнят, что даже звездам есть дело до их разборок, – так что астрологические прогнозы в солидных СМИ он наверняка бы счел национальным позором. А также сигналом всем остальным магам и пророкам: налетай, братва, наша взяла!
