Книга Застывшее эхо (сборник), страница 39. Автор книги Александр Мелихов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Застывшее эхо (сборник)»

Cтраница 39

Любая страна стоит на детской доверчивости к непроверенному, почти во всем неверному, крайне неотчетливому и все же дорогому. А из реального и отчетливого можно любить лишь физически приятное. Любить так, как любят компот. Поэтому в относительной сохранности объединяющих русских фантомов заинтересованы все народы России.

Осознание того факта, что национальная вражда главным образом порождена страхом за любимые иллюзии, разумеется, еще не дает окончательного решения еврейского вопроса – соперничество народов может быть устранено из жизни лишь вместе с самими народами, вернее, со всеми, кроме какого-то одного: жизнь, из которой убраны все конфликты и сомнения, – глубинная греза всех протофашистских утопий. Но знание опасных зон позволяет тем, кто считает себя взрослыми, не затрагивать их без серьезной необходимости. Ни финансовые, ни научные, ни культурные, ни даже административные успехи евреев не навлекут на них по-настоящему опасной ненависти, пока русские не ощутят опасности для своих национальных фантомов. Кажется, в Америке именно так и устроилось, если судить хотя бы по массовому кинематографу, в котором, по крайней мере, не бросается в глаза ничего обидного для достоинства англосаксонского большинства, а хозяева грез – хозяева мира. Да и в частной жизни воспитанные люди, отнюдь не уклоняясь от реальной конкуренции, давно научились не затрагивать чужих иллюзий. Каждый-то, конечно, про себя знает, что именно его Дульсинея на самом деле прекраснейшая дама под луной, но все-таки не тычет и другому: твоя дама скотница, скотница, скотница…

Правда, на подобную рассудительность способны лишь взрослые люди, а народы – вечные дети. И когда разные мудрецы предлагают им гордиться не всякой полувыдуманной бесполезностью, а, например, объемом и качеством национальной продукции, – это походит на то, как если бы мальчишку учили гордиться не опасными подвигами и враками, а отличными успехами и примерным поведением.

Обнадеживает только то, что в лидеры народов, как правило, выходят все-таки взрослые дяди.

Если не дразнить мальчишек. Самое страшное – это их страх за любимые фантомы.

Поэтому лучше всего почаще демонстрировать им, что они могут быть совершенно спокойны за свое достоинство, в чем бы оно ни заключалось, и что, пока они воистину дорожат своим национальным целым, им не страшны ни татарщина, ни неметчина, ни евр… Нет, слово «европейщина» имеет другой оттенок, лучше сказать – «общечеловечина». Тем более даже национальные параноики согласятся, что уж физическую-то опасность для русских с незапамятных времен всегда представляли только русские.

3. Три послания

О любых проявлениях еврейской солидарности Солженицын на протяжении всех своих «Двухсот лет вместе» высказывается с подчеркнутым уважением – с единственной, кажется, на всю книгу оговоркой (с. 34–35): «Более чем двухтысячелетнее сохранение еврейского народа в рассеяньи вызывает изумление и уважение. Но если присмотреться: в какие-то периоды, вот в польско-русский с XVI в. и даже до середины XIX, это единство достигалось давящими методами кагалов, и уж не знаешь, надо ли эти методы уважать за то одно, что они вытекали из религиозной традиции». («Во всяком случае нам, русским, – даже малую долю такого изоляционизма ставят в отвратительную вину», – прибавляет Солженицын.)

Но в конце XIX века еврейская внутренняя изоляция была прорвана – новые поколения не жалели сил, чтобы добиться социального успеха в российском обществе, – однако не ценой крещения. «Казалось бы, почему масса еврейской молодежи, не соблюдавшая никаких обрядов, не знавшая часто даже родного языка, – почему эта масса, хотя бы для внешности, не принимала православия, которое настежь открывало двери всех высших учебных заведений и сулило все земные блага?» – цитирует Солженицын мемуары Я. Тейтеля (с. 453), подчеркивающие главный признак национальной солидарности – бескорыстие, готовность на жертвы во имя мнимости, во имя того, что никому конкретно не приносит никакой выгоды.

Тем не менее пророку российского сионизма Владимиру Жаботинскому этого казалось недостаточно: «Многие из нас, детей еврейского интеллигентского круга, безумно и унизительно влюблены в русскую культуру… унизительной любовью свинопаса к царевне» (с. 455), «Наша главная болезнь – самопрезрение, наша главная нужда – развить самоуважение… Наука о еврействе должна стать для нас центром науки… Еврейская культура стала для нас прибежищем единственного спасения» (с. 457).

«И это – очень можно понять и разделить. (Нам, русским, – особенно сегодня, в конце XX века)» – это уже комментарий Солженицына.

Солженицын вообще старается согласиться с Жаботинским, где только может. Жаботинский (с. 457): «Кто мы такие, чтобы перед ними (русскими. – А. М.) оправдываться? кто они такие, чтобы нас допрашивать?» Солженицын: «И эту последнюю формулировку можно в полноте уважать. Но – с обоесторонним применением. Тем более ни одной нации или вере не дано судить другую». (Надо ли понимать эти слова так, что каждая нация является и верховной инстанцией в суде над собой? Означают ли они неправомочность Нюрнбергского и Гаагского трибунала? Или группа наций все же обретает какие-то дополнительные права? Но это так, в скобках.)

С влюбленностью свинопаса, естественно, сочетались и не столь самоотверженные чувства (В. Мандель, с. 453–454): в предреволюционные десятилетия не только «русское правительство… окончательно зачислило еврейский народ во враги отечества», но «хуже того было, что многие еврейские политики зачислили и самих себя в такие враги, ожесточив свои сердца и перестав различать между "правительством" и отечеством – Россией… Равнодушие еврейских масс и еврейских лидеров к судьбам Великой России было роковой политической ошибкой». Ну с масс-то взять нечего – их удел жить либо буднями, либо фантомами, а вот лидеры… Это именно их первейшая задача – канализировать преданность фантомам в берега прагматики.

В итоге еще один авторитетный еврейский наблюдатель Г. Ландау (с. 454) отмечает «мучительную двойственность» (выражение Солженицына) еврейской натуры: «Привычная эмоциональная привязанность у весьма многих [евреев] к окружающему [русскому миру], врощенность в него, и вместе с тем – рациональное отвержение, отталкивание его по всей линии. Влюбленность в ненавидимую среду». «Трудность сближения и была та, – подхватывает Солженицын, – что этим блистательным адвокатам, профессорам и врачам – как было не иметь преимущественных глубинных еврейских симпатий? Могли ли они чувствовать себя вполне русскими по духу? Из этого же истекал более сложный вопрос: могли ли интересы государственной России в полном объеме и глубине – стать для них сердечно близки?»

«Сложный вопрос» – подумаешь, бином Ньютона! Да, разумеется же, нет. Несовпадение фантомов неизбежно ведет и к несовпадению целей. Но в данном случае – не к антагонистическому: это могло быть всего лишь различием приоритетов внутри общей программы. Больше того, при отправлении подавляющего большинства общественных функций и вообще требуется не больше государственного патриотизма, чем для повседневной деятельности сантехника, – для них вполне довольно простой добропорядочности и профессионализма – в этих качествах еврейскому мещанству отказывают уже только параноики. Да и еврейские мошенники не поражают воображение своим бесстыдством в сравнении с мошенниками русскими – и те и другие останавливаются лишь перед физической невозможностью. Но в развитых странах, которые дореволюционная Россия догоняла семимильными шагами, еврейская криминальная изобретательность не составляет заметной проблемы, а кроме того, были бы дырки в заборе, а свиньи будут – этот закон универсален для всех времен и народов. (Заборы же строит и ставит часовых к дыркам, как правило, коренное население…) Но зато уж мошенники никак не могут быть агентами еврейского влияния: национальная, равно как и всякая другая, солидарность принадлежит к числу самых редких мошеннических добродетелей.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация