Заботиться прежде всего о достоинстве Голиафов – это ужасно нелиберально, но сегодня я искренне не понимаю, каким образом либеральная модель предполагает усмирить всегдашнюю готовность народов от насмешек и брюзжания по поводу друг друга перейти к насилию друг над другом? Монополия на применение насилия – необходимое условие мира между индивидами, с этим согласны все. Но когда речь заходит о существах многократно более амбициозных и безответственных, о нациях, либеральная мысль, с одной стороны, полагает, что все культуры заслуживают сохранения и поддержки, но, с другой стороны, предвидит главные будущие конфликты как конфликты этих же самых культур. Но тогда, поддерживая все культуры разом, мы тем самым подпитываем и будущие войны?
Классическая геополитика стояла на принципе «Миром должны править сильные», усматривая в нем и определенную гуманность: власть все равно перейдет к сильным, но только через страдания и кровь – так не лучше ли сразу прийти к этому же результату? Но если мы не столько мечтаем о земном рае, сколько страшимся земного ада, может быть, и нам стоит почаще вспоминать, что равенство наций есть чисто умозрительный идеал, не работавший ни единой минуты. А относительный мир между народами удавалось установить лишь имперской власти, использовавшей мудрый принцип: собирай подати и по возможности не трогай культуру – коллективных иллюзий. Сохрани за покоренными народами право молиться, как они хотят, жениться, как и на ком хотят, есть, пить, танцевать, одеваться и даже судиться, и лучше всего управлять народами-вассалами руками их же собственных элит, усыпляя гордость последних возможностью входить в элиты «федеральные», тогда как гордость «плебса» будет убаюкана тем, что с чужеземцами в своей будничной жизни ему сталкиваться почти не придется.
Если же имперская элита окажется неспособной укротить кнутом или пряником неизбежные амбиции отдельных народов, она открывает путь конфликтам всех со всеми: или все ненавидят центральную власть и воображают, что без нее жили бы в мире и дружбе, или все грызутся друг с другом и мечтают о центральной власти, у которой они могли бы найти управу на наглость соседей.
Коммунистическая власть тоже довольно скоро поняла, что равенство индивидов – вещь более или менее возможная, но равенство культур – опасная утопия, возможна и необходима лишь декорация этого равенства. И после десятилетий страшного террора национальное замирение удавалось поддерживать столь малой кровью, что наивным людям этот вынужденный худой мир до сих пор представляется дружбой народов. Однако в советской империи простор открывался только личным, но не национальным амбициям, а потому все брюзжали, но оставались живы.
Нечто подобное можно было бы осуществить и в мировом масштабе, если бы Голиафы не взращивали друг против друга пламенных Давидов, увеличивая число игроков на международной арене, что уже само по себе затрудняет возможность разделения сфер контроля, и, что еще хуже, увеличивая его за счет пассионариев, готовых ставить на карту даже собственную жизнь, не говоря уже о прочей человеческой плотве.
Рано или поздно кто-то из сбросивших ярмо Давидов наконец сумеет-таки ввергнуть человечество в мировую войну, если, к счастью, немногочисленные и относительно рациональные Голиафы не осознают, что главную опасность для каждого из них представляют не другие Голиафы, которым есть много что терять, а бесчисленные Давиды, которым терять, как им кажется, почти нечего. Если каждый Голиаф станет держать в узде своих героев и не подзуживать чужих, мир получит шанс на новую передышку. На собак волка в помощь не зови, кажется, так выражался Солженицын? Использовать в собственных целях национальный реваншизм так же трудно, как извлечь выгоду из атомной войны, – национальные пассионарии могут работать только на себя.
Но если отказ от использования ядерного оружия как-то можно зафиксировать в международных договорах, то отказ от использования энергии национального реваншизма может хотя бы отчасти контролироваться лишь мировым общественным мнением, которое в значительной степени либерально. И вот для него-то, вопреки либеральному же принципу «Закон один для всех», считается справедливым поддерживать национализм слабых наций и осуждать национализм сильных, закрывать глаза, когда слабые нации нарушают права человека в борьбе против сильных, и немедленно открывать их, когда ровно то же самое делают сильные, – и этим поддерживать скрытую и явную борьбу всех против всех до бесконечности.
«Сильные должны удерживать слабых от разнузданности, а потому они должны становиться все сильнее», «Сильные не должны раздражать слабых своей силой, а потому они должны становиться все слабее» – каждая из этих парадигм имеет свои плюсы и свои минусы, но их совместное применение, как это делается сейчас, объединяет только минусы. Строгать доски в новой бане или не строгать, спорили евреи в одном местечке: если не строгать, будут занозы, если строгать, будет скользко… И раввин принял компромиссное решение: доски строгать, но класть строганным вниз.
Похоже, современная цивилизация и есть тот самый раввин.
Тираны и любимцы
Муаммар Каддафи – типичный диктатор той эпохи, когда главным двигателем истории сделались унижения не экономические, а культурные. Куда более непримиримые, ибо культура – не развлечения и обряды пополам с нарядами и блюдами, но психологическая защита от экзистенциального ужаса, чувства кратковременности и бессилия человека перед космосом. Социальные унижения ранят нас так глубоко именно потому, что униженность в миру открывает нам глаза на униженность в мироздании. Поэтому за унижение своей культуры, своих возвышающих обманов люди готовы мстить торжествующим конкурентам гораздо более жестоко, чем за ущерб материальный.
Сегодня миллионные массы во многих странах мусульманского Востока лишились экзистенциальной защиты, а значит, обрели острую нужду в вождях, которые хотя бы символически мстили их обидчику Западу, вольно или невольно разрушившему культурную крышу, защищавшую людей от созерцания безжалостного космоса. Поэтому надеяться, что в «обиженных» государствах смогут усидеть прозападные лидеры, означает не понимать, что для народов гордость важнее алчности, что для них унижение есть сама смерть, ибо у людей исчезают причины хоть чем-то жертвовать своему народу, если он не способен наделить их чувством причастности чему-то прекрасному и бессмертному.
Народные вожди в обиженных странах не удержатся наверху, если не будут играть роль народных мстителей, каким бы путем они ни пришли к власти – путем выборов, как, скажем, Ахмадинежад, или путем военного переворота, как, например, Каддафи. Запад может выбирать лишь из двух типов антизападного лидера – условно говоря, тирана, попирающего демократию, и любимца народа, на демократию опирающегося. Оттого-то среди западных политиков так и не возникло единства, на чью сторону встать в войне Каддафи с его противниками. С одной стороны, препятствовать власти подавлять мятеж есть нарушение суверенитета, с другой – применение авиации и тяжелого вооружения есть чрезмерное применение силы, с третьей стороны…
Но если руководствоваться не принципами, а интересами, то, на мой взгляд, тиран для Запада предпочтительнее, чем любимец, ибо внутренние враги, которых плодит всякая тирания, отнимают у вождя силы и возможности обратиться вместо второстепенных врагов социальных к врагам главным – экзистенциальным, от врагов в миру к врагам в мироздании. Все, что Запад может получить в результате соблюдения демократических процедур, – сменить врага, у которого связаны руки, на врага, у которого руки свободны. Авантюрист светского толка лучше религиозного фанатика, который рано или поздно завершит череду авантюристов и марионеток, ибо именно фанатики служат не тактическим, но стратегическим целям обиженных народов – формированию экзистенциальной защиты.
