Но что же мешает интеллигенту примкнуть к союзу, к которому его влекут и экзистенциальные, и профессиональные нужды? Ведь ни высокая наука, ни высокая культура не могут выжить без помощи государства…
Ему мешает гордость. Ему кажется (и он совершенно прав), что народ, а особенно государство, недостаточно его ценит. Однако если народу как стороне малопросвещенной и тоже страдающей он это неуважение простить еще может, то снисходить к государству очень трудно даже мысленно – слишком уж неравны силы и возможности. Но обидчика, которого не можешь презирать, приходится ненавидеть…
Если государство возьмет за правило систематически делать по отношению к интеллигенции символические жесты уважения и признания, оно практически бесплатно обретет аристократическое движение творческого консерватизма.
Чего хочет террорист?
В Ираке, Израиле, в Чечне взлетают на воздух автомобили, а то и люди, нагруженные взрывчаткой, – «народ борется с оккупантами». Но Лондон, Мадрид, где вроде бы никто никого не оккупирует… «Чего же ты хочешь?» – взывает цивилизованный мир к террористу: если он ищет комфорта, дадим ему комфорт, если ему нужен социальный рост – откроем ему все пути. А может быть, он просто запуган своими вождями и тогда нужно внушить ему еще больший ужас?..
Террор – устранение или устрашение соперников – так же стар, как само человечество. Однако самое первое, архетипическое убийство – убийство Каином Авеля – не было вызвано корыстными мотивами: это было убийство в борьбе за близость к Богу. Вот и современный идейный террорист лично ничего не приобретает, а вдобавок и убивает большей частью тех, кто ни ему, ни пославшим его не сделал ничего конкретно плохого. Сегодняшний террор стремится не столько запугать врагов, сколько воодушевить единомышленников: противник не так уж всемогущ и всеведущ, мы-то будем покруче!
Но неужели все эти героические злодейства творятся всего только ради утоления простейшей хулиганской потребности быть лучше ненавидимым, чем презираемым? Это сходство слишком уж внешнее – современный терроризм гонится за удовлетворением не материальных и даже не социальных, но экзистенциальных потребностей. Потребностей в чем-то вечном и бесспорном, позволяющем забыть о жалкой участи человека в бесконечно могущественной и бесконечно равнодушной к нему вселенной. Страх ничтожности – вот сокрытый двигатель современного терроризма: современный террор порождается ущемлением не материальных и даже не социальных, но метафизических потребностей человека. Современный террорист борется не за почетное место в том или ином социуме, но за почетное место в мироздании. Точнее, за воображаемую картину мира, в которой он не ощущал бы своей мизерности и мимолетности.
Но зачем для этого стулья (и судьбы) ломать? Увы, каждому обществу, ориентированному на достижение реальных, «земных» целей, хочет оно того или не хочет, приходится вступать в состязание с романтическими идеологиями, предлагающими человеку иллюзорное участие в великих и бессмертных свершениях. И если даже гражданское общество, сосредоточившись на чисто прагматических задачах, и не помнит о романтических соседях, оно все равно остается для них источником соблазна – особенно если оно окажется материально преуспевающим: самим своим свободным и комфортабельным образом жизни оно будет невольно намекать, что можно очень даже приятно прожить, не напрягаясь ради чего-то отдаленного и незримого.
Не случайно же мишенью современных террористов – как внешних, так и внутренних – сделались отнюдь не деспотические и эксплуататорские, но, напротив, самые свободные и благоустроенные государства современности. И удар наносится вовсе не по власти, а именно по обществу – по случайным людям. Можно сказать, по образу жизни. По конкурентной культуре. И лучшие умы ломают голову, как бы так превратить конфликт культур в диалог культур. В либеральном мире даже возникла своя риторика, в которой святая троица «диалог, компромисс, толерантность» предстает такой же панацеей, как обобществление в марксизме-ленинизме. Но увы: толерантными и прагматичными бывают только победители, желающие спокойно наслаждаться плодами своего успеха, – побежденные же всегда их ненавидят и сочиняют самоутешительные сказки в том духе, что проиграли они исключительно из-за своего великодушия и благородства, а победители восторжествовали над ними только потому, что были подлыми и безжалостными, – из компенсаторных сказок побежденных в основном и вырастают террористические химеры. Заметно увеличить количество толерантности в нашем мире (уменьшить количество потенциальных террористов) можно, лишь уменьшая количество людей, которые ощущают себя побежденными. Однако ни на каком пьедестале почета не могут разместиться многие…
В борьбе с ужасом ничтожности каждый народ выстраивает этот пьедестал для себя сам, создавая свою культуру для самовозвеличивания (не только в социальном мире – в мироздании!); когда же его коллективные грезы угасают, от него первыми отворачиваются собственные отпрыски, чувствуя, что национальные сказки уже не в силах защитить их от космического холода и одиночества.
Потому-то, вопреки либеральному катехизису, национальные культуры не сближают, но, напротив, наиболее остро разобщают нации. Я имею в виду, разумеется, не респектабельные «вершки» культур, но полубессознательные «корешки» предвзятостей и преданий, «обосновывающих» убежденность (всегда иллюзорную) каждой нации и включающей ее цивилизации, что именно она «самая-самая», – ради этой убежденности они и создаются.
И компромиссный диалог возможен при дележе прибыли, но не на конкурсе красоты, где победителем может быть признан только один или, по крайней мере, немногие. А состязание народов больше похоже на конкурс красоты, чем на торг дельцов. Нации создаются и объединяются в цивилизации не ради достижения каких-то практических материальных целей – для этого существуют промышленные и финансовые корпорации, включая криминальные, – а ради обретения (всегда иллюзорного) чувства избранности, уникальности, причастности к чему-то прекрасному, почитаемому и долговечному.
Но представляете себе общество, в котором избранными себя считают все? Когда конкурируют не прибыли или технологии, но воодушевляющие фантазии?
И можно ли избежать ненависти, когда конкурент пытается разрушить твое жилище? А главным жилищем всякого человека являются его иллюзии. И для них разрушителен любой рациональный анализ, любое соседство чужой сказки, обнаруживающее относительность нашей: слишком тесное соприкосновение культур всегда бывает гибельным как минимум для одной из них. Хотя культура победившая, вобравшая в себя какие-то приглянувшиеся элементы уничтоженной соперницы, уже может позволить себе великодушие, принявшись воспевать исчезнувших индейцев, черкесов или сарацинов.
Но в настоящем, вопреки либеральным химерам, чем лучше народы узнают, тем сильнее и раздражают друг друга: каждый все отчетливее понимает, что его возвышенному образу самого себя нет места в мире другого, что другой точно так же, как и он сам, приберегает возвышенные чувства для борьбы с собственным, а не с чужим страхом ничтожности.
