Конфликты иллюзий самые непримиримые, и диалог их может только обострять. Ибо и в самом деле невозможно доказать, что именно моя мама лучше всех, а моя Дульсинея самая прекрасная дама во всем подлунном мире. Возражая против этого, мы не переубеждаем, но лишь оскорбляем друг друга. А переубедив, уничтожаем миражи, которые только и наполняют нашу жизнь смыслом и красотой, скрывающими от наших глаз ужасную правду о нашем бессилии и мимолетности.
Но таких дураков, которые бы с легкостью позволили чужим миражам вытеснить свои, на свете нет и не предвидится.
Короче говоря, откровенный диалог культур, равно как и слишком тесное их сближение, почти всегда ведет к конфликту. В котором проигрывающая сторона рано или поздно берется за оружие. И подкупить или запугать идейного террориста социальными средствами невозможно, ибо он борется не за место в социуме, а за место в мироздании. Его можно только соблазнить. Открыв ему возможность ощутить себя красивым внутри какой-то иной иллюзии. Не имея новых грез, он станет защищать прежние, не щадя своей, а тем более нашей жизни.
Корейские чудеса
Когда мы готовились перепрыгнуть в рыночную экономику – непременно одним прыжком, пропасть не одолеть в два прыжка (какие метафоры тогда еще были в чести – «бесплатный сыр бывает только в мышеловке», «нельзя быть немножко беременной»), – главной сказкой была вера в Систему: должны работать не люди, должна работать Система. И рыночная система всегда работает хорошо, а административно-командная плохо: в Западной Германии живут хорошо, а в Восточной намного хуже, в Южной Корее хорошо, а в Северной совсем плохо. А начинали одинаково ужасно.
Но южных корейцев спасло корейское чудо, нас же спасет русское.
Русского чуда пока не видать, зато корейское переживает что-то вроде юбилея.
Когда после опустошительной гражданской войны Корея окончательно разделилась на социалистическую и капиталистическую, по нашим перестроечным представлениям, рыночная часть во главе с доставленным из либеральной Америки Ли Сынманом должна была двинуться к процветанию, а тоталитарная – к деградации, однако получилось ровно наоборот. Северная Корея со скрипом двинулась в гору, а Южная погрузилась в нищету и тотальную коррупцию. Тогда-то и случилось первое корейское чудо: на фоне экономического развала, беспросветной зависимости от американской помощи и чудовищной безработицы Ли Сынман в марте 1960 года собрал 88,7 процента избирательских голосов. Народ, однако, в чудо не поверил, выборы были признаны фальсифицированными, начались массовые демонстрации, схватки с полицией, появились убитые и раненые, а в день 19 апреля («кровавый вторник») погибли сто восемьдесят шесть человек, свыше шести тысяч получило ранения.
В итоге 26 апреля отставки Ли Сынмана потребовало Национальное собрание, американцы тоже осудили «клику Ли Сынмана» и от греха подальше помогли ему перебраться на Гавайи. В Корее же после хаотической свалки спасителей отечества пришла к власти военная хунта во главе с генералом Паком Чонхи. Она прижала наиболее неукротимых борцов, расправилась с наиболее намозолившими глаза коррупционерами и «сатрапами», но с 1 января 1963 года в стране была снова разрешена политическая деятельность. Так что в новых президентских выборах Пак Чонхи участвовал уже как глава сколоченной менее чем за пару месяцев Республиканской партии (Конхвадан) и победил с очень небольшим преимуществом.
Далее о нарушениях демократических процедур и прав человека отцом корейского экономического рывка можно рассказывать очень долго, однако чудо превращения разоренной и отсталой страны в богатеющую на глазах и передовую состоялось именно при нем. И, что самое удивительное, а для России еще и поучительное, никакой новой Системы генералу не понадобилось. При Ли Сынмане были чэболи – семейные финансово-промышленные корпорации, занимавшиеся всем на свете, – и при Паке Чонхи остались чэболи; при Ли Сынмане от предпринимателей требовалась лояльность – и при Паке Чонхи строптивость отнюдь не поощрялась. Секрет генеральского успеха заключался, по существу, в одном: он действительно желал видеть государство сильным и процветающим, власть была для него не высшей целью, но средством достижения другой, гораздо более высокой цели. Ради которой он был готов рисковать головой и в конце концов ее и впрямь потерял: во время одного из покушений была убита его жена, а сам он 26 октября 1979 года среди очередного политического кризиса был застрелен начальником Центрального разведывательного управления. Можно сказать, прямо на производственном совещании.
В момент гибели Паку Чонхи ненамного перевалило за шестьдесят, но за восемнадцать лет его правления южнокорейская модернизация достигла совершеннолетия. И дальше могла жить и развиваться самостоятельно. Отчего и недовольство его режимом усиливалось не по мере неудач, а по мере успехов: требования политических свобод росли вместе с верой, что теперь-то уж для зажима демократии нет никаких серьезных оправданий.
Никаких экономических Америк генерал и подлинно не открыл. Бедных он заставил не бузить, а работать, богатых же – не воровать и не транжирить, а развивать производство. Государственные и межгосударственные льготные инвестиции и выгодные госзаказы получали те, кто справлялся с пятилетним планом.
Государственное планирование тоже выстраивалось без затей. Поскольку подниматься приходилось с нуля, производить начинали наиболее простые вещи, продавая их туда, где за них платили наиболее дорого, – в богатые развитые страны. Вырученные же средства вкладывались не в зарубежные дворцы и футбольные команды, а в новые технологии и образование, которое позволяло бы населению этими технологиями овладевать.
Для успеха всего-то и требовались люди – могучая кучка держателей власти, всерьез желавшая послужить своей стране. Для нынешних практичных времен это и есть главное чудо.
Терапия успехами
Либеральные идеологи не раз дивились, почему народ ужасным авторитарным модернизаторам вроде Петра или Сталина прощает если не все, то очень многое, а либеральным всякое лыко ставит в строку. Ответ ясен: если женщина меня не ценит, значит, она испорченная дура, если народ предпочитает тиранов, а не нас, таких гуманных и просвещенных, значит, это нация рабов, обожающая поклоняться убийцам.
Но отчего народ не сложил ни одной песни о Чикатило? Почему в тюрьмах никто не проникается преданностью надзирателям-садистам?
Все разговоры о нации рабов – либеральные самоутешительные сказки: таких наций не бывает. Человек всегда испытывает неприязнь к тем, кому вынужден подчиняться не по доброй воле, и, более того, всегда испытывает тайную или явную ненависть ко всякому, кто внушает ему страх. Люди почитают и охотно повинуются тирану лишь до тех пор, пока видят в нем орудие своих целей. И если какой-то тиран – особенно если не за их счет, а тем более в прошлом – наворотил целую гору подвигов вперемешку с горой ужасов, потомки стараются закрывать глаза на ужасы, ибо воспоминания о подвигах предков укрепляют их экзистенциальную защиту, ослабляют страх собственной ничтожности, а именно ощущение нашей мизерности в мироздании есть главный враг и разрушитель человеческого счастья.
