Модернизаторы же, которые не ставят перед народом великих целей, не поддерживают в нем абсолютно необходимое каждому народу ощущение собственной исключительности, но всего лишь предлагают ему уподобиться некоей норме, сделаться в лучшем случае двенадцатым в дюжине лидеров, – они экзистенциальную защиту разрушают. Ибо представление о собственной дюжинности разрушительно как для личности, так и в неизмеримо большей степени для народа. За какие же коврижки народ станет прощать хоть малейшие неудобства планировщикам, которые, перестраивая дом, оставят хозяев без крыши воодушевляющих мечтаний? Пускай страдания не столь уж невыносимы, но зато они вовсе не имеют высокого оправдания. Лишения, вызываемые либеральными преобразованиями, могут быть оправданны только в том случае, если они будут сопровождаться укреплением национальной экзистенциальной крыши.
Начиная модернизацию, необходимо прежде всего озаботиться экзистенциальной защитой граждан, изображать обновления не как стремление к дюжинности, а как еще не виданный в истории подвиг. Что не так уж далеко от истины: не припомню, чтобы какая-то держава по доброй воле расставалась с милитаризованным тоталитарным прошлым. При ослабленной экзистенциальной защите каждая неудача (а любой реальный путь бывает переполнен неудачами) порождает не нормальную досаду, но – отчаяние, способное погубить даже самое успешное дело.
И единственная терапия от подобного отчаяния – терапия успехами. Хотя бы небольшими. Хотя бы воображаемыми. Хотя бы не собственными, а успехами тех, с кем униженный и оскорбленный эмоционально себя отождествляет – вплоть до любимой футбольной команды. Или тем более успехами его страны, эмоциональное слияние с которой являет собою главный слой его экзистенциальной защиты.
Но что делать, если в исцелении нуждается именно страна? К счастью, всегда остается множество аристократических личностей, исполненных веры в свое дело, готовых творить подвиги во имя своей мечты и тем поддерживать воодушевление остальных. Аристократических натур полным-полно среди учителей, врачей, библиотекарей, инженеров, ученых, военных, спортсменов – я долго не находил среди них лишь менеджеров, они казались мне мелкотравчатыми прагматиками, бесполезными в делах исторического масштаба. Но вот недавно мне пришлось пообщаться со студентами нового финансово-экономического института, и предубеждения социального расизма меня оставили. Прелестные девушки-экономистки так же стремились послужить чему-то прекрасному и бессмертному, как физики и лирики нашей молодости.
Похоже, все-таки есть на кого оставить Россию!
Борьба с протезом
Наркомания действительно чума – уже XXI века. И если бы можно было отгородиться от нее кордонами, я бы стоял за то, чтобы пограничники на этих кордонах имели право стрелять без предупреждения. Правда, и тогда было бы неясно, какие мотивы побудили бы борцов с наркомафией не доить, а давить ее: ссориться с нею куда опаснее, чем с контролирующими организациями, которые, во всяком случае, не станут убивать по одному лишь подозрению в предательстве – так что для охраны антинаркотических границ нужны тысячи и тысячи бесстрашных идеалистов. Откуда им взяться в обществе, где высшей мудростью объявлен прагматизм?
И какими заставами можно отгородиться от болезни, возбудитель которой находится внутри человека? Ибо человек трезвыми глазами на жизнь смотреть не может – слишком она страшна и скучна, если вглядеться в нее с холодным вниманьем. И прежде люди опьянялись средствами культуры – воодушевляющими выдумками. Именно культура доставляла человеку захватывающие переживания, наполняла его жизнь смыслом и красотой, защищала от чувства бессилия и заброшенности. Но когда в погоне за практичностью человек уничтожил все красивые сказки, он остался наедине с устрашающей наготой жизни и начал добивать до нормы психоактивными препаратами.
Наркотики пытаются выполнять ту функцию, которую в обществе прежде выполняла культура, подобно тому как протез пытается взять на себя функции утраченного органа. А потому, удаляя протез, необходимо бороться с экзистенциальным кризисом, восстанавливать ощущение красоты и значительности мира, в котором мы живем.
XX век – век великих и ужасных романтических химер – породил рационалистическую реакцию, утопию безутопизма: не нужно думать о высоком, далеком, героическом, наследственном – нужно заниматься исключительно личным благоустройством. Так что надеяться на то, что подобная либеральная идеология может оказаться полезной в борьбе против наркотиков, еще более наивно, чем заливать костер бензином. Наркомания вызвана упадком романтических грез, а потому и потеснена может быть отнюдь не рациональностью, но тоже лишь какой-то воодушевляющей мечтой.
Она совсем не обязательно должна быть одна на всех – вполне возможно демонстрировать молодежи героев во всех профессиях, ибо в каждой из них есть место подвигу. Второе – необходимо деромантизировать наркотическую субкультуру. И лично я в своем антинаркотическом романе «Чума» старался показать не столько то, что наркотики – это страшно (прыгать с парашютом тоже довольно страшно), сколько то, что наркотики – это отвратительно. И этим нужно заниматься постоянно – хотя бы просто давать слово людям, которые знают, что такое наркотики, не из баек о роскошных пороках рок-звезд.
Но все-таки самым мощным антинаркотическим средством является причастность к чему-то великому, участие в великом историческом деле. И столь необходимые России модернизационные преобразования не сделаются воодушевляющим антинаркотическим стимулом, если изображать их «догоняющей» модернизацией. Не следует предлагать народу всего лишь уподобиться некоей норме, сделаться в лучшем случае двенадцатым в дюжине лидеров: нашу модернизацию нужно изображать чем-то невиданным и неслыханным, чем она и является, ибо еще ни один народ не расставался с тоталитарным наследством по доброй воле.
Борьбе с наркоманией и наркомафией должна сопутствовать борьба с отверженностью, государственная программа, открывающая молодым людям из социальных низов путь наверх. Не на тот верх, с которого можно на всех плевать, а на тот, где можно объединиться в труде со всеми сообща и, как следствие, заодно с правопорядком.
Ибо, сколь ни желательна романтизация нашей действительности, романтизировать пустоту все-таки невозможно – необходима первичность материального деяния исторического масштаба.
День стыда и бесстыдства
27 января – день освобождения Освенцима – в ряде европейских стран объявлен днем памяти и скорби о жертвах холокоста. Но чудом выживший итальянский писатель Примо Леви в тот день на лицах советских солдат увидел стыд, «который испытывает честный человек за чужую вину». А в 1987 году среди благополучнейшей жизни Леви решился на то, на что не покушался среди жизни поистине чудовищной, – на самоубийство. За год до того в своей последней книге «Канувшие и спасенные» подведя итог опыту, который наш Шаламов считал абсолютно бесполезным.
Примо Леви всерьез задает вопросы, многократно задававшиеся как риторические: запомнит ли мир ужасы холокоста? Извлечет ли из них необходимые уроки? Ответы обычно подразумеваются оптимистические типа «Не забудем!» и «Не повторится!», но Орфей, побывавший в аду, в этом далеко не уверен.
