Эту картинку времен первой русской революции донес до нас Владимир Жаботинский: лидирующее участие евреев в массовых движениях способно лишь ослаблять эти движения.
Но ведь Красная армия, созданная евреем Троцким и в значительной степени руководимая комиссарами-евреями, разгромила всех своих врагов! Да. Породив невиданную прежде ненависть проигравших к еврейству. Во время Кишиневского погрома погибло около пятидесяти человек – во время погромов Гражданской войны было убито от двухсот до трехсот тысяч евреев. И это было только начало.
Германская революция, положившая конец Первой мировой войне и начало версальскому унижению, тоже была огромным успехом ее еврейских лидеров – успехом, оплаченным шестью миллионами жизней других евреев: жертвы холокоста оказались пушечным мясом для еврейских пассионариев, устремившихся спасать русский и немецкий народы от их варварских заблуждений. Вы не будете отвечать за то, что Ленин русский, говорил Бердяеву его домовладелец, а я буду отвечать за то, что Троцкий еврей (он еще не знал, что объявят евреем и Ленина). В «Майн кампф» Гитлер без конца повторяет, что именно революция, вонзившая нож в спину фронту, открыла ему глаза, что евреи – враги немецкого народа, а о том, что террористический режим в России установили именно евреи, он упоминает как о чем-то общеизвестном.
И сколько бы мы ни доказывали, что революции происходят по причинам «объективным», люди станут действовать в соответствии с тем, в чем уверены не мы, а они – в том, что укрепляет, а не ослабляет их экзистенциальную защиту, их ощущение себя красивыми и значительными. Ибо первейшая функция нашей психики – самооборона: именно для того, чтобы избавиться от мучительного ощущения собственной ничтожности, люди и объединяются в нации, и тот, кто думает, что национальные интересы заключаются в материальном процветании, не может быть политиком, но разве лишь политическим интриганом или скучным утопистом.
И не нужно обольщаться трюизмами, что все честные российские граждане, независимо от их национальности, заинтересованы в одном том же – в росте материального благополучия, в снижении коррупции и прочая, и прочая, и прочая, – нас разъединяют разные системы защиты. Красивый образ личности невозможен без красивой родословной, а родословные у русских и у евреев очень уж разные, и те исторические события, которые русские заинтересованы трактовать как безусловные подвиги предков, евреи психологически заинтересованы интерпретировать куда более вольно. А иногда едва ли и не противоположным образом. Вот когда мы накопим общий запас подвигов и злодеяний, тогда и методы экзистенциальной защиты у нас сблизятся.
Жаль только, жить в эту пору прекрасную… А до той поры и даже после любые политические действия, улучшающие материальное положение народа, но ослабляющие его экзистенциальную защиту, будут им восприняты как враждебные, а их инициаторы – как агенты какого-то чуждого влияния. Ну а если среди этих инициаторов окажется еще и повышенный процент «чужаков» – людей, использующих для своей экзистенциальной защиты какую-то иную систему иллюзий, с высоты которой иллюзии титульной нации представляются набором дурацких предрассудков, то их даже самые благие намерения неизбежно будут истолкованы как сознательная злонамеренность. Разумеется, это будет глубоко несправедливо, но люди всегда будут следовать правилу «справедливость хорошо, а счастье (экзистенциальная защита) лучше».
Участие евреев в опасных обновлениях может сойти еврейству с рук только в том случае, если от обновлений никто не проиграет (то есть никаких обновлений не произойдет), либо евреи станут участвовать в них на малозаметных ролях. И если первое вполне возможно, то второе невозможно уже никак: и какой же еврей не любит быстрой политической славы, укрепляющей его личную защиту.
К счастью, нынешняя борьба за честные выборы представляет собою первый случай: участие в ней наравне с нацистами не будет иметь для евреев опасных последствий именно потому, что не будет иметь последствий сама эта борьба.
А вот в творчестве евреи весь XX век прекрасно шагали в ногу с русскими. Вот евреи-гении и сближают народы лучше всего, а евреи-лидеры политических смут, затеваемых даже с самыми благородными намерениями, в конечном итоге только разобщают.
Прогрессивное бесплодие
Если бы мы сегодня пожелали найти замену клише «все прогрессивное человечество», это было бы словосочетание «все модернизированное человечество». Слово «модернизация», однако, означает всего лишь уподобление каким-то современным стандартам. Стандарты при этом задают сильнейшие, поэтому в период расцвета Арабского халифата или Монгольской империи модернизация требовала бы уподобиться монголам либо арабам, а лет через сто, возможно, потребует уподобления китайцам либо индусам.
Лично же я склонен считать современными всех, у кого хватает сил быть тем или иным способом конкурентоспособными. В биологическом мире конкурентоспособность обеспечивается самыми разными и даже противоположными доблестями, а с чьей-то точки зрения, даже пороками – индивидуальной силой или плодовитостью, агрессией или робостью, напором или уклончивостью, коллективизмом или эгоцентризмом, стремительностью или неторопливостью, броскостью или скрытностью, способностью объедаться впрок или умением довольствоваться малым, – не странно ли, что в социальном мире конкурентоспособность начинает определяться лишь объемом ВВП или производительностью труда? Если бы в какой-то период весь животный мир уподобился тогдашним победителям – каким-нибудь саблезубым тиграм или мамонтам, – жизнь на Земле давно прекратилась бы, ибо не раз оказывалось, что к новым вызовам лучше готовы не те, кто блистает на авансцене.
Драгоценно разнообразие не только доблестей, но и слабостей, ибо они, возможно, тоже доблести, еще не дождавшиеся своего вызова, – они составляют фонд рецессивных аллелей человечества, всего человечества, а не только прогрессивного.
Сильные, а следовательно, «прогрессивные» (любовь к прогрессу есть не что иное, как преклонение перед успехом), однако, всегда стремятся навязать слабым роли в собственной игре, и в не столь уж далекие бесхитростные времена главным орудием для этого было завоевание. Но после Первой мировой войны Вудро Вильсон пожелал уравнять малые и физически слабые народы с большими и могучими, провозгласив право наций на самоопределение. Сослужив миру и самим малым народам дурную службу, ибо они тут же сделались разменной монетой в Большой Игре великих держав.
Тем не менее вера в фельдшерское средство национального самоопределения сохранилась в неприкосновенности, и после распада социалистической системы всем, кто этого очень уж сильно хотел, снова было выдано по национальному государству. Увеличило ли, однако, национальное самоопределение возможности самоопределения культурного? И насколько способны национальные государства «отсталых» народов защищать людей от чувства бессилия и эфемерности? А в этом я вижу главную миссию государства, поскольку все прочие его функции могут выполнять и частные корпорации. Но есть ли у них мотивы противостоять культурной глобализации? Куда чаще они становятся ее проводниками.
Однако государство не в силах защитить своих граждан, само оставаясь мизерным и бренным, «не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда». Тем не менее никто и не думает оценивать «прогрессивность» государств по этому важнейшему критерию – по числу гениев, возросших в его пределах, по шансам его граждан обрести бессмертие в исторической памяти. Имперская «отсталая» Россия прекрасно с этим справлялась, но справится ли Россия «передовая»? Или ее ждет прогрессивное бесплодие?
