Царское правительство полвека старалось включить евреев в «нормальную» жизнь, но чуть треснул обруч кагала, тут же принялось за политику дискриминации, всегда и всюду укрепляющую духовную изолированность национальных меньшинств. Разумеется, незаторможенный порыв еврейской молодежи к светскому образованию привел бы к повышенному ее присутствию в интеллектуальной элите, но – дети еврейских «выдвиженцев», а тем более их внуки перестали бы быть евреями или, по крайней мере, выделялись бы своими политическими взглядами ничуть не более, чем успешнейшее немецкое меньшинство.
В Соединенных Штатах Америки еврейские эмигранты тоже очень активно устремились к образованию и социальному успеху, что и там не могло не вызвать воркотни о еврейской угрозе. У государства, однако, хватило ума не поддерживать этот – подчеркиваю – естественнейший протест, и эффект хоть и не очень быстро, но дал о себе знать. В 1940 году в смешанных браках состояло три процента американских евреев, а к 1990 году их доля превысила половину. Политика пряника оказалась эффективнее политики кнута, соблазн оказался сильнее угрозы. Заставив же евреев пробиваться сквозь государственные препоны, которые ощущались ими как оскорбительно несправедливые, правительство своими руками порождало антигосударственные настроения еврейских радикалов – что в свою очередь укрепляло его уверенность в мудрости дискриминационной политики.
Я не собираюсь обсуждать, способствовало бы или нет процветанию России массовое выдвижение евреев на видные места, – настолько ясно, что такого быть не могло: ни один народ никогда не смирится с доминированием какого бы то ни было национального меньшинства, не согласится считать себя проигравшим в собственной стране. Но обретать успех в межнациональной конкуренции неизмеримо плодотворнее на творческом, а не на силовом поприще!
Если пробудить жажду образования в широких массах, если облегчить путь в университеты небогатым слоям, то меньшинство в населении автоматически окажется меньшинством и в элите. В русском народе вполне достаточно талантов, чтобы успешно конкурировать с кем угодно: когда в начале XIX века ничтожная часть российского населения – дворянство – оказалась охваченной творческим порывом, Россия практически за одно поколение создала величайшую в мире литературу. Но вместо того чтобы повторить подобный успех уже с разночинцами, правительство почти сразу же после закона о процентной норме для евреев, в 1887 году, издало так называемый циркуляр о кухаркиных детях, ставящий целью при помощи имущественного ценза освободить гимназии и прогимназии «от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию».
Было бы еще понятно, ограничивая «инородцев», продвигать «коренное население», но ограничивать и тех и других…
В позднее советское время, когда «разбужены» были уже миллионы, притеснения евреев при поступлении в высшие учебные заведения, по-видимому, мотивировались недостаточной их лояльностью, тогда как нелояльность эта и была большей частью вызвана притеснениями позднего сталинизма: в двадцатые – тридцатые еврейская молодежь блестяще показала свой советский патриотизм и на ниве индустриализации, и на полях сражений. Но когда их детей впоследствии стали резать на экзаменах при помощи позорных ухищрений…
А между тем никакого русско-еврейского межнационального конфликта в России нет, ибо у российских евреев нет особых национальных интересов внутри России: они не претендуют ни на отдельный язык, ни на отдельную территорию (Биробиджан тщетно ждет своих сынов), ни на – что только и делает народ народом – какую-то отдельную историческую миссию. Нет, каждый отдельный еврей, разумеется, стремится к благополучию либо самореализации и тем самым неизбежно сталкивается с какими-то русскими конкурентами, но даже тысячи и тысячи межличностных конфликтов не могут создать одного межнационального, ибо межнациональный конфликт – это конфликт коллективных наследуемых ценностей (если кому-то не нравятся слова «грезы», «иллюзии» или «фантомы»).
Поэтому все те, кто припутывает антисемитизм к серьезной политике, ставят личное выше общественного.
Соблазн сверхчеловечности
Мы до сих пор гадаем, какой же магической силой убеждения обладали Ленин, Сталин, Муссолини, Гитлер, если им с такой готовностью повиновались и шли на жертвы миллионные массы. Разумеется, нам приятнее объяснить внушаемость масс глупостью, рабскими наклонностями и т. п. Но вот Альберт Шпеер, министр вооружений и военной промышленности Третьего рейха, был умен и романтичен. Талантливый архитектор, интеллектуал, он впервые увидел Гитлера в 1931 году на выступлении перед студентами и был поражен, что среди оваций этот «истерический демагог» вроде бы просто делится заботами о будущем: «Он сам был убежден, будто говорит именно то, чего ждет слившаяся в единую массу аудитория, словно речь шла о простейшем на свете деле».
Дело действительно простейшее: сделаться вождем можно единственным способом – стать слугой невысказанных мечтаний, подарить надежду на их осуществление.
«Наконец, казалось мне, блеснула надежда, возникли новые идеалы, новое понимание, новые задачи. Вот и мрачные предсказания Шпенглера опровергнуты, и одновременно нашло подтверждение его пророчество о явлении нового императора».
А дальше вступил в действие самый мощный из наркотиков – слияние личных, профессиональных успехов с успехами великого дела, возможность творить историю собственными руками.
Успехи и впрямь посыпались фантастические. Гитлер «благодаря уступчивости западных держав» без единого выстрела взял чешские пограничные укрепления, что, по его же признанию, «было бы крайне нелегко и стоило бы много крови». Но что же Шпеер? Если эталонные демократии отступили перед Гитлером, значит, ему и впрямь можно верить.
А холокост? «Того, что завершилось Освенцимом и Майданеком, я и впрямь не знал, но меру свой изолированности, но интенсивность своих отговорок, но степень своего незнания в конце концов я определял сам». В итоге оправданий «нет и не может быть». А в подтексте: виноват не я, виновата человеческая природа.
И самое грустное, что это правда. Человеческая психика тысячелетиями формировалась в условиях настолько чудовищных, что, будь человек хоть немного менее эгоистичным и способным более трезво смотреть на мир, то он бы просто не выжил. А потому покаяние в преступлениях нацизма может быть только лицемерным: в них нет ничего бесчеловечного, напротив, в них сосредоточено слишком даже человеческое стремление обрести чувство единства с чем-то великим и бессмертным.
Зато и поколебать это чувство способно лишь столкновение с чем-то еще более могущественным. «Ранее Гитлер, убежденный в правильности своей теории "неполноценности славянской расы", называл войну с ней не иначе, как "занятием на ящике с песком"». Однако чем дольше длилась война, тем больше он испытывал невольное уважение к русским. На него очень сильное впечатление произвела их способность стойко и мужественно переносить поражения. «Если же он вдруг вновь ощущал уверенность в победе, то с иронией замечал, что после поражения России во главе ее следовало бы оставить Сталина – разумеется, при условии его подчинения германским властям, так как он, как никто другой, умеет управлять русским народом». Хотя, разумеется, к Сталину это относится ничуть не менее, чем к Гитлеру: хорошо управляет тот, кто умеет служить тайным мечтам самой сильной и романтичной части народа.
