Но это только по отношению к себе, вообще же к женщинам он относится как к существам более чутким, чистым – относится, можно сказать, романтически. При этом – сугубо мужская черта – с женщиной ему легче переспать, чем побеседовать по душам: раскрыть душу – это для него что-то более интимное.
Когда и как в нем зародилась и укрепилась фантазия, что он мальчик, а не девочка, он не помнит. К счастью, битва с природой и социумом – вести себя подчеркнуто по-мальчишески, дерзить, класть ноги на стол, ходить в мятой рваной школьной форме, которую другие девочки отпаривают и подгоняют по фигуре, – эта битва не затянулась у него непоправимо долго: он уже лет с пятнадцати целенаправленно готовился к операции. А именно: социализировался в качестве мужчины – вплоть до брака, который является веским аргументом в глазах комиссии, отмеряющей право на перемену пола. После первой операции – удаления молочных желез – требуется пройти еще одно испытание: переменить документы, вплоть до аттестата зрелости, и год прожить уже мужчиной. Нынешнюю жену вынужден использовать для комиссии не без цинизма: «Она хорошая, пока молчит. А рот откроет – хоть стой, хоть падай. В обществе вообще нельзя показаться. А в браке важна общность мировоззрения».
Чтобы заработать нужную сумму, специально приобрел профессию реставратора. Он вообще мастер на все руки, отлично рисует, лепит, в больнице оформлял стенды, изготавливал наглядные пособия. Действовать очертя голову не склонен: «Прежде чем что-то купить, к киоску по два раза подхожу». И вообще не склонен к бурным страстям – он и в женщину не влюбляется страстно: главное – душевное сродство. Только один раз избил лыжного инструктора в Карпатах, который пытался им (ею, как казалось простодушному гуцулу) овладеть: его ужасно оскорбляло, когда его принимали за женщину. «И что он во мне нашел – я вообще тогда был на Мону Лизу похож». Хотел даже выбросить оскорбителя в окно, но удержался: голову он никогда не теряет. И если уж пустился на такое…
В больнице он готовится в мединститут, кровать обложена учебниками. Создать из несчастного урода счастливого полезного члена общества – разве это менее важно, чем прооперировать желудок или сустав? Одно смущает: есть ли у этой странности физиологическая основа? Или это все же чистая дурь? «Где же ваш брат был раньше?» – спрашиваю я. «Молча мучились. Или превращались в уродов, посмешище». Я припоминаю мнение Розанова о «стриженых девках», о женской эмансипации: ее, мол, и вызвали, выражаясь по-нынешнему, транссексуалки, чтобы всех женщин сделать мужеподобными и затеряться в их толпе. «Нет, мы не хотим, чтобы женщины стали мужеподобными. Мы хотим, чтобы женщины оставались женщинами, а только сами хотим стать мужчинами. Каковыми себя чувствуем».
Да, если мужчина – это решительность, то он гораздо больший мужчина, чем я. Смотришь на него – модная оправа, энергичный ежик, свободный смех, свободная мужская поза – видный парень. Только когда встанет, замечаешь небольшой рост (хотя и мужчин таких полно) и хрупкие плечики. Но он уверенно тащит на них свою ой какую непростую судьбу. И будьте уверены, вытащит.
А вдруг склонность к перемене пола сделается предметом моды, способом уйти от традиционных обязанностей (пример – служба в армии) или, наоборот, приобрести новые права (пример – служба в армии)? Способом ускользнуть от некрасивости, которая прощается лишь мужчинам? Не нарушит ли это естественный баланс мам и пап? И вообще – появление новых выходов способно ослаблять человеческую волю. Но на такие муки, возражают мне, способны лишь единицы, которым действительно невтерпеж. «Хотите покажу? – вдруг краснеет мой собеседник. – Какая женщина даст так себя изуродовать?» – бедро стягивает жуткий шрам. Чтобы свернуть этот пустячок для несчастных сыновей царя Никиты, эту трубочку, без которой, как нам казалось, нет мужчины, требуется вырезать из живого тела «лоскут» минимум в ладонь, а если хочешь быть награжденным пощедрее, так и вдвое.
Ни один человек в здравом уме на это не пойдет. А душевнобольных должна отсеять квалифицированная комиссия. Единичные ошибки, вероятно, будут неизбежны, но цена их, я думаю, окажется менее тяжкой. Тесты на установление психологического пола – штука сложная и продуманная, хотя для полного успокоения все равно хотелось бы отыскать что-то «объективное» – то есть химико-биологическое. Мне говорили, что у нас чаще женщины стремятся перейти в мужчин, а на Западе наоборот: это вроде бы свидетельствует, что транссексуализм – феномен не биологический, а социокультурный. С другой стороны, возможно, что наша социальная среда просто больше способствует выявлению именно этого типа транссексуализма. С третьей стороны…
А с третьей стороны – не все ли равно? Пускай даже это чистая «фантазия». Но ведь все, что возвышает нас над животными – чувство собственного достоинства, стыдливость, любовь к кому-то избранному, вовсе не требующаяся для продолжения рода, преданность абстрактным идеалам, – все это лишь психологические феномены, «фантазии», «идеи и призраки». Единственная разница – все эти фантазии коллективные.
Иначе говоря, биологические или социальные потребности – потребности животного или однородного коллектива – мы выбираем в качестве критерия того, какие желания индивидуальности достойны, а какие недостойны уважения, пускай даже они делают ее жизнь невыносимой, – вот что такое наше стремление отделить «серьезное» страдание от «дури», недостойной государственного медицинского обслуживания.
Звучит фантастично, но, быть может, транссексуализм – еще один шаг в освобождении человеческой души, человеческой индивидуальности из-под гнета материальных обстоятельств: племенных, сословных, национальных, а теперь еще и анатомических. Слов нет, проторенные тропы – самые надежные, путь свободы – путь неисчислимых опасностей: не так уж глупы дикари, которые страшатся прочертить на своем копье лишнюю полоску, чтобы не потревожить злых духов. Но тех, для кого прежние рамки уже невыносимы, кто готов очень дорого платить за свою «прихоть», – их удерживать, я полагаю, не только жестоко, но и бесполезно, ибо плата за выход мало для кого приемлема, а уважение к запрету и без того не слишком неколебимо. Действенны же лишь те табу, на которые мы не смеем покуситься даже мысленно.
Я не знаю специальных исследований об отношении общества к транссексуализму, но судьбы моих знакомых «трансов» дают множество примеров не только человеческой дикости, жажды беспощадно карать сексуальных дезертиров, но и примеры самой великодушной терпимости. «Я этого не понимаю, может, я глупая старуха, но по мне – лишь бы вы были счастливы» – так деревенская мать напутствовала дочку, связавшую свою судьбу с нищим «трансом» без двух передних зубов.
– Ты, наверное, любишь драться?
– В основном получать. У меня реакции вообще нет: даже не понимаю, как это можно уклониться от удара. (Ох, не женское это дело…) Но я очень гордый – лаяться, ссориться совсем не могу. Сначала спорю, а когда вижу, что человек наглеет, вскакиваю и хватаю за грудки. Если ссорюсь, то навсегда, я не понимаю, как это можно – сначала ссориться, а потом улыбаться, – передразнил с бесконечным презрением: на его мальчишеской морде все страсти пробегают, как по экрану.
Он, как и все, тоже не помнит, когда начал считать себя мальчиком. Половое воспитание? «Вообще никакого воспитания не было – смотрел, как мать с отчимом дрались, на ковшах вмятины вот такие!» Стандартное материнское присловье: «Жалко, не догадалась тебя вовремя выковырять». «Обычно у алкоголичек по лицу заметно, а она такая цаца, мадемуазель, ах-ах-ах, вы что – на работе только в последнее время заметили, да и то замазали, чтобы пенсию не портить. Теперь уже валяется, гадит под себя… Может, я такой невезучий, что она меня перед иконой прокляла – ну, со всех сторон одни неудачи!» Помнит, лет с семи ходил на стадион смотреть, как мужчины моются в душе, – безо всякой эротики, просто посмотреть, «какие они счастливые…» В женскую баню – лучше убейте, он и не купался ни разу, вернее, один раз, да и то в одежде – «бухой, конечно». Лет в тринадцать удрал из дому, болтался по подвалам, жил ночной перепродажей вина и сам беспрерывно пил: не будешь же с трезвых глаз смотреть на эти трубы, на крыс… Случалось, ел макароны из мусоропровода. «Иногда подумаешь: где я, что дальше будет? – и скорей опять пить». Распознали, что он девчонка, пытались изнасиловать. Потом его пригрела сорокалетняя лесбиянка, держала в общежитии почти взаперти. Но хотя бы сыт был, не только пьян.
