Дальнейшая наша судьба развивалась таким образом. Маша устроилась работать в газету «Новое русское слово». Это была очень известная газета в русскоязычном мире, её редактором был Андрей Седых, бывший в своё время секретарём Бунина.
Историю Лимонова, известную, в частности, по его книге «Это я, Эдичка», я пересказывать не собираюсь. Но если вкратце, то суть заключалась в том, что он написал для газеты неполиткорректную статью и принципиально не захотел её переделывать. В результате он лишился работы, а через некоторое время от него ушла Лена, и это было для него самым тяжёлым потрясением. Но, повторяю, всё это описано в его книге, и я больше не хочу касаться этой темы.
Мы же с Машей всё не получали никакого ответа. С работой глухо, с публикациями тоже. Юрий Павлович Иваск, известный в эмиграции поэт, который преподавал в одном из американских университетов, ещё до своего ухода из этой жизни говорил нам, что на его место будут претендовать, наверное, человек сто двадцать хороших славистов. Но мы не унывали. Меня очень здорово поддерживала Маша. В ней было невероятно много энергии, она не сдавалась и проявляла такую женскую мудрость, такую силу и такое спокойствие, что у меня просто нет слов. Без неё я, может быть, пропал бы в Америке… И вдруг пришёл ответ на резюме. Ни больше ни меньше – из Корнельского университета, одного из лучших в Америке. В письме сообщалось, что глава славянского отделения, профессор Джордж Гибиан, приглашает меня на собеседование в город Итаку, что на севере штата Нью-Йорк. Мы немедленно отправились туда, и после непродолжительного интервью я был принят на работу в Корнельский университет в качестве преподавателя русской литературы. Я прочитал там один курс, потом разъезжал по другим университетам с разными лекциями, а Маша устроилась работать в библиотеку университета.
Это была исключительная удача, а всё дело было в том, что Джордж Гибиан часто посещал СССР; он был прекрасно знаком с нашими писателями, в частности с Юрием Нагибиным, прочитал в самиздате несколько моих рассказов, и они произвели на него такое впечатление, что он принял меня на работу. Таким образом, причиной успеха стала литература.
Мы перебрались из Нью-Йорка в Итаку, и началась совсем другая жизнь – мы наконец-то устроились в социальном смысле, и стали жить, как американцы среднего класса – у нас были коттедж, машина, ну и так далее. С литературой было сложнее, поскольку гибианов в США было немного. Однако университетская жизнь была полна самыми разными возможностями и встречами со знаменитыми людьми. Благодаря тому, что я уже был включён в социальную жизнь Соединённых Штатов, нью-йоркское издательство Taplinger взяло на рассмотрение «Шатунов» и в итоге решило опубликовать. То был переломный период. Но, прежде чем рассказать об этой публикации, а потом и о наших поездках в Париж, хочу упомянуть о двух обстоятельствах, которые также довольно сильно повлияли на нашу жизнь.
Мне необходимо было понять, чего, собственно, хотят от нас американцы, почему они нас пригласили. В это время как раз Солженицын произнёс свою знаменитую речь в Гарвардском университете. Я видел её по телевизору, и она была совершенно неприемлема для Америки. И вовсе не потому, что она не была антикоммунистической; как раз совсем наоборот – антикоммунизма в ней было выше крыши. Дело было в позиции Солженицына – религиозной и прославляющей не только дореволюционную Россию, но и вообще Святую Русь как таковую. Для американской аудитории это было всё равно, что выпить бочку яда… Я хорошо помню эти каменные лица – не сказать, что исполненные такой уж ненависти, но глубина отчуждения поражала. Вышло так, что американцы хотели сначала сделать Александра Исаевича почётным гражданином США за его глубокий антикоммунизм, а в итоге поставили ему на лбу страшное для эмигранта клеймо: «Он любит Россию». Под Россией подразумевалась не советская власть, а Россия вообще, Россия историческая. Об этом не говорилось прямо, но любить Россию считалось одним из самых страшных преступлений, этого не прощали.
Увидеть, каково было отношение Соединённых Штатов к нашей стране в политическом смысле, чего они хотели от нас и от России, не составляло труда – я к тому времени уже овладел английским языком, и надо было быть идиотом, чтобы в эмигрантской прессе, да и в собственно американской не увидеть, в чём заключалось дело. Можно написать целый труд о том, что собой представляет Америка, но это не тема данной книги, да и я не социолог. Для меня был важен самый существенный момент, который мы с Машей сразу почувствовали – это то, что и в официальной эмиграции, и, главное, в американской политике была совершенно чётко проведённая линия, а именно, что не только коммунистический строй является злом – злом является сама Россия. Ясно и просто. Было совершенно очевидно, что ведётся холодная война не только против коммунизма, но и против России как таковой. Для нас это было абсолютно неприемлемо… С моей точки зрения, это было чудовищно. Да, мы были диссидентами, но мы никогда не были врагами своей Родины; мы хотели спастись от политического гнёта, который, главным образом, выражался в преследовании религии и в отсутствии свободы творчества. Да, мы уехали, чтобы реализоваться, но мы оставались русскими, и Россия жила в наших душах, текла в наших жилах. В итоге мы решили просто не принимать участия в политических шабашах того времени. Меня приглашали на радио «Свобода», но я говорил только о литературе… Помню (правда, это было уже в Париже), кто-то из сотрудников «Свободы» был так возмущён тем, что я ни слова не говорю о политике, что не выдержал: «Вы всё время говорите о поэзии, о Цветаевой, о Блоке, но вы поймите, что «Свобода» – это политическая радиостанция». Мне было ясно, что от меня требовалось, и я отделывался пустыми словами.
Дело не в том, что в американской прессе, тем более в пропагандистских органах, было много лжи о Советском Союзе. Там было и много правды о нашей стране. Всё дело было в том, как подавалась эта правда. А подавалась она отнюдь не с добрым намерением указать на негативные стороны, дабы помочь исправить ситуацию. Цель этой правды была очевидна – провокационным путём ослабить Россию. Для нас такое положение вещей было, конечно, шоком, потому что одно дело выступать против политического строя, а другое – против страны, против своей Родины… Ну, и конечно, встал вопрос о ностальгии. В статье «Русская идея здесь и сейчас» я описал многое из того, что мы тогда чувствовали.
Вместе с тем жизнь была интересной, потому что познавать новый мир – это во всяком случае занимательно, хотя, может быть, в чём-то и болезненно. Кстати, в пользу американской прессы надо сказать, что некоторые газеты – не право-оголтелого, а чисто либерального толка (хотя либерализм на Западе считается крайне правым явлением) – писали о том, что в развитии и наступлении холодной войны, которая являлась чумой для человечества и могла перерасти в ядерную катастрофу, был виноват не только Советский Союз, но и Соединённые Штаты Америки тоже. Вспомним речь Черчилля. Наряду с официальной линией были и другие мнения. В Итаке, недалеко от нас, жил простой американец, квалифицированный, но рабочий… Обычно он работал по две смены, потом приходил домой, выпивал виски, смотрел телевизор, падал на пол – это был его обычный путь. С утра он вставал как ни в чём не бывало, бодрый, без тени негатива, потому что на работу надо являться здоровым и активным, иначе попадёшь в чёрный список, и тебя уволят. С этим человеком у нас как-то состоялся разговор. Он сказал следующее:
