— Какие хлопоты, сэр. Разве это хлопоты? Пожалуйста, позвольте мне. Он так выглядит…
— Он выглядит ужасно, — сказал Хорнблауэр, оглядывая свой сюртук. — Лекарства от старости еще не придумали.
— Пожалуйста, дайте мне его, сэр. Внизу есть нашатырный спирт. Увидите, он поможет.
— Но…
— Ну пожалуйста, сэр.
Хорнблауэр неохотно расстегнул пуговицу.
— Я вернусь через две минуты, — сказала Мария, поспешно подходя к нему. Она протянула руку к следующей пуговице, но быстрые нервные пальцы Хорнблауэра опередили ее. Он стянул сюртук, она взяла его у него из рук.
— Вы сами залатали эту рубашку, — укоризненно сказала Мария.
— Да, залатал.
Хорнблауэр, уличенный в ношении ветхой рубашки, немного смутился. Мария изучала заплатку.
— Если бы вы меня попросили, сэр, я бы вам зашила.
— И гораздо лучше, без сомнения.
— Я совсем не это хотела вам сказать. Не годится, чтоб вы латали свои рубашки.
— Чьи же я должен тогда латать?
Мария хихикнула.
— Мне за вами не угнаться, — сказала она. — Теперь подождите здесь и поговорите с лейтенантом, пока я почищу сюртук.
Она стремглав выбежала из комнаты и застучала каблуками по лестнице. Хорнблауэр виновато посмотрел на Буша.
— Как это ни странно, — сказал он, — но приятно сознавать, что кому-то есть до тебя дело. Что в этом приятного — тема для философа.
— Наверно, — сказал Буш. Он привык, что сестры постоянно его опекают, и принимал это как должное. Он услышал, что церковные часы пробили четверть, и мысли его вернулись к делам.
— Вы сейчас в «Длинные Комнаты»? — спросил он.
— Да. А вы, полагаю, в док? Ежемесячный визит к уполномоченному по делам оплаты? Если хотите, до «Длинных Комнат» пойдем вместе. Как только Мария вернет мне сюртук.
— Я так и собирался, — сказал Буш.
Вскоре Мария опять постучала в дверь.
— Готово, — сказала она, держа сюртук. — Он теперь совсем свежий.
Но что-то в ней переменилось. Она казалась чуть-чуть напуганной.
— Что с вами, Мария? — спросил Хорнблауэр, чуткий к смене настроений.
— Ничего. Со мной ничего, — сказала Мария и тут же переменила тему. — Надевайте сюртук, не то опоздаете.
На Хайбери-стрит Буш задал давно тревоживший его вопрос — везет ли Хорнблауэру в «Комнатах»?
Хорнблауэр смутился.
— Не так, как хотелось бы, — ответил он.
— То есть плохо.
— Довольно плохо. Если у меня короли, у противника оказываются тузы, готовые на убийство монарха. А если у меня тузы, то с королей идет противник, сидящий за мной, и его короли, рискнув выбраться из укрытия, преодолевают все опасности и берут взятки. В достаточно длинной последовательности игр шансы математически выравниваются. Но периоды, когда они отклоняются не в ту сторону, угнетают.
— Ясно, — сказал Буш, хотя ему было совсем не ясно. Но одно он понял: Хорнблауэр проигрывает. Он знал Хорнблауэра. Если Хорнблауэр говорит так беспечно, значит, он озабочен сильнее, чем хотел бы показать.
Они дошли до «Длинных Комнат» и остановились у дверей.
— Зайдете за мной на обратном пути? — спросил Хорнблауэр, — На Боад-стрит есть харчевня, там подают дежурное блюдо за четыре пенса. С пудингом шесть пенсов. Хотите попробовать?
— Да, конечно. Спасибо. Удачи, — сказал Буш и помедлил, прежде чем добавить. — Будьте осторожны.
— Я буду осторожен, — сказал Хорнблауэр и вошел в дверь.
Погода была совсем не такая, как в прошлый приезд Буша. Тогда стоял мороз, теперь в воздухе чувствовалось приближение весны. По дороге Буш увидел слева залив — мутная вода поблескивала в солнечном свете. В гавань с приливом входил шлюп, с плоской, без надстроек, палубой подгоняемый легкими порывами норд-оста. Наверно, депеши из Галифакса. Или деньги для Гибралтарского гарнизона. А может, подкрепление таможенным тендерам, у которых сейчас столько хлопот с хлынувшим после заключения мира потоком контрабанды. Как бы то ни было, там на борту счастливые лейтенанты — под ногами у них палуба, а в кают-компании ждет обед. Везет же некоторым. Буш ответил на приветствие привратника и вошел в док.
Вышел он уже после полудня и пошел к «Длинным Комнатам». Хорнблауэр сидел за столом в углу и улыбнулся при виде Буша. Свечи освещали его лицо. Буш нашел последние «Военно-морские хроники» и устроился читать. За его спиной несколько армейских и флотских офицеров приглушенными голосами обсуждали, как же трудно жить на одной планете с Бонапартом. В разговоре упоминались Мальта и Генуя, Санто-Доминго и испанские партизаны.
— Попомните мои слова, — сказал один, ударяя кулаком по ладони, — скоро опять будет война.
Послышался согласный гул.
— Воевать будем до победного, — добавил другой. — Уж если он доведет нас до крайности, мы не остановимся, пока не повесим мистера Наполеона Бонапарта на ближайшем дереве.
Все согласно зашумели. Это было похоже на звериный рык.
— Джентльмены, — сказал один из сидевших с Хорнблауэром игроков, оборачиваясь через плечо. — Не сочтете ли вы для себя удобным продолжить вашу беседу в дальнем конце комнаты. Этот конец предназначен для самой научной и сложной из всех игр.
Слова эти были произнесены приятным тенором, но говоривший, очевидно, не сомневался, что его немедленно послушаются.
Буш присмотрелся и узнал говорившего, хотя видел его последний раз лет шесть назад. Это был адмирал лорд Парри, ставший пэром после Кампердауна, теперь он один из членов Адмиралтейского совета, один из тех, кто может возвысить или погубить флотского офицера. Грива снежно-белых кудрей окаймляла лысину и гладкое старческое лицо; мягкая речь не вязалась с прозвищем «Старый Кащей», данным ему нижней палубой давным-давно во времена Американской войны. Хорнблауэр вращается в высоких кругах. Буш наблюдал, как Парри белой худощавой рукой подснимает Хорнблауэру колоду. Судя по цвету кожи, он, как и Хорнблауэр, давно не был в море. Хорнблауэр сдал, и игра продолжалась в парализующей тишине. Карты почти беззвучно падали на зеленое сукно, и каждая взятка складывалась на место с легким, почти неслышным стуком. Цепочка взяток перед Парри вытягивалась в длинную змею, бесшумно, как переползающая через камень змея, она свернулась и снова вытянулась. Партия закончилась, карты смешали.
— Малый шлем, — сказал Парри, и игроки в молчании занялись своими мелками. Два тихих слова прозвучали так же отчетливо, как две склянки полуденной вахты. Хорнблауэр подснял колоду, и следующий за ним игрок раздал карты; игра продолжалась все в той же медлительной тишине. Буш не видел в ней ничего завораживающего. Сам он предпочел бы игру, где можно горевать о проигрыше и шумно радоваться выигрышу, желательно, чтоб выигравшего, определяла одна карта, а не все пятьдесят две. Нет, он не прав. Было в этом свое ядовитое очарование. Опиум? Нет. Эта молчаливая игра походила на тихий звон скрещиваемых шпаг, так не похожий на грохот ударяющий друг о друга абордажных сабель, но такой же смертоносный. Шпага, пронзающая легкие, убивает так же — нет, вернее, чем абордажная сабля.
