Я видела грусть в ее глазах, видела замешательство, ее заблуждения и самообман, когда все только начиналось между ней и теми двумя теннисистами. В чем-то это напоминало мои отношения с Тео: ты убеждаешь себя, что они просто дружеские, и даже хочешь этому верить. Она притворялась, что так все и есть, потому что если бы с самого начала признала реальность как таковую, то не попала бы в его машину. А ей нужно было туда попасть.
– Боюсь, дальше будет хуже. У моего сына есть друг. Шестнадцать лет, красавчик. И я вижу, как он смотрит на меня. Раньше мне казалось, что такого не может быть, что это невозможно.
– Ты такая красивая. Как же этого может не быть?
– Спасибо. Но я… Ты бы видела девочек из их школы. Я считала, это просто невозможно. Но теперь, познакомившись с Райаном, младшим из тех теннисистов, я понимаю, что происходит с другом моего сына. Я ничего не предпринимаю и думаю, что не сделаю шагов в этом направлении. Но меня пугает уже то, что чувствую соблазн.
– Ух ты. Это круто.
– Да. Не хотела признаваться перед группой. Не хотела говорить, что думаю об этом, о сексе с другом моего сына. Не сказала, потому что это было бы незаконно. Я не знаю, какова политика группы в этом отношении. Если кто-то из членов группы готов совершить что-то противозаконное, обязаны ли они сообщать об этом?
– Не знаю. Но я твой секрет не выдам. Тебе полегчало теперь, когда ты рассказала мне об этом?
– Вообще-то нет.
27
В тот вечер я не пошла к камням. Слишком многое в ситуации и переживаниях Дианы напоминало мое положение и мои страдания. Если бы во вселенной было что-то, некая направляющая сила, она бы, наверное, не привела ко мне Тео, чтобы показать, что я могу дружить с прекрасным представителем противоположного пола. Может быть, эта сила привела его ко мне одновременно с Дианой, чтобы преподать урок. Действительно ли вселенная преподает нам уроки, этого я не знала. Но если да, то преподанный мне урок состоял в том, что я не в состоянии справиться с тем, справиться с чем полагала возможным. Урок заключался в том, что мучиться и страдать с Тео необязательно. Терзания других, Клэр и теперь Дианы, напомнили мне о моих собственных, прошлых и потенциально будущих. Может быть, поэтому мы обсуждаем проблемы в группах. Может быть, поэтому люди и заводят друзей: чтобы в них видеть себя и свое собственное безумство.
Захватив с собой Доминика, я отправилась к Эббот-Кинни. По пути несколько прохожих остановились с комплиментами по адресу моего спутника – какой он красивый, с каким достоинством держится. Рядом с ним я и сама преисполнялась гордости и словно вырастала в своих глазах, ощущала себя чистопородной. Что такое деньги? Что такое блеск? Почему я так предрасположена к полетам фантазии? Почему так впечатлительна, так восприимчива к мнению других обо мне? Взять хотя бы Диану. Вроде есть все, и вот так запуталась. Похоже, я действительно ей понравилась.
Может, и не нужно, чтобы кто-то меня характеризовал, но я все равно этого хочу. Неужели я настолько пуста, что мне требуется черта, проведенная кем-то другим, чтобы понять, кто же я такая? И неважно, реальный это человек, любовник, новый друг или даже пес. Это мог быть даже вымышленный персонаж, например один из тех, кого я видела на улице и на кого проецировала свои представления. Видя себя глазами проекции – даже если суждение выносилось не совсем удовлетворительное, – я странным образом чувствовала себя в безопасности. Думать, что ты знаешь что-то о том, что другие думают о тебе, это как жить в коробке: она – граница, отделяющая тебя от большой пустоты. Там я могла начать и закончить. И даже если это тюрьма, то все равно и облегчение.
Вот почему грекам был нужен миф: ради этой вот границы, чтобы понимать, где их место посреди бесконечности. Невозможно просто сосуществовать с океаном, бурями, кипарисами. Стихии требовалось кодифицировать с помощью языка и бо`льшего значения, из них нужно было создать богов – богов, подозрительно похожих на них самих, – так что если они сами были бессильны перед природой, их улучшенные копии обладали полным контролем.
Или, может быть, богов создавали отнюдь не ради контроля над природой. Возможно, это делалось из-за того, что мира, со всей его красотой, было мало. Или просто быть живым было мало. Новая фантазия требовалась грекам, чтобы сделать мир более интересным, волнующим. Имея в своем распоряжении войну, вино, поэзию, богов и пищу, они хотели еще и кайфа. Как, может быть, все мы.
Да, это определенно в человеческой природе – кайфануть за счет кого-то еще, некоей внешней сущности, которая привнесет в твою жизнь новый волнующий стимул и, пусть даже на мгновение, освободит тебя от тебя самого, твоей собственной жизни. Может быть, однажды этот кто-то сделается слишком реальным, слишком знакомым, он перестанет волновать, служить наркотиком, и ты устанешь от него. Именно это и случилось со мной и Джейми. Только когда он оттолкнул меня – а потом и ушел, – он стал наркотиком. До или после отношений это всегда намного легче. Волнуют те, кто отсутствует, кого нет рядом. Когда же они под рукой, история уже совсем другая.
Но есть и такие, кто хочет простого партнерства: кого-то, с кем идут по жизни. Как Анника и Стив. Как им удается жить так долго вместе, бок о бок, друг у друга на виду? Как удается им быть вместе и притом хотеть друг друга? Хотеть то, что имеешь, – это искусство, может быть, дар. Но каждый раз, когда я наконец получала Джейми, ночи в его постели начинали казаться слишком душными. Я предпочитала момент перед тем, как он станет моим, ведь чего желать, к чему стремиться после того, как ты все получил? «Получить», «иметь» – меня от этого тошнило. С другой стороны, больной была я, я попала на групповую терапию, а не Анника.
Женщины в группе говорили себе, что ищут симбиотического партнерства, чего-то подобного тому, что у Анники и Стива. Но я не верила им. Они выбирали мужчин, которых нельзя предъявить, так что, вероятно, и хотели на самом деле не этого. И уж наверняка не этого хотели Клэр или Диана. И я тоже хотела не этого.
28
Следующие несколько дней я вставала на рассвете и выводила Доминика в Оуквуд-Парк, где он бегал, гонялся за птичками. И я, носясь за ним, чувствовала себя дикаркой, предводительницей волков. Радостно меня благодаря, пес прыгал, облизывал лицо, тыкался холодным носом в мой нос. Даже не верилось, что любовь бывает такой чистой и верной и ради нее мне не пришлось ничего делать. Можно ли верить в такую любовь? Кто я такая, если даже не пытаюсь заставить кого-то полюбить меня? Я знала, что Доминик, в отличие от мужчин, не обидит меня, не сделает больно. Но тогда почему его чистая любовь немножко пугала, тогда как другие такого ощущения не вызывали? Может быть, я опасалась, что разленюсь по причине отсутствия фрикций, что мышцы постепенно атрофируются, если им нечему сопротивляться? Или, может быть, дело в чем-то другом?
Со смерти матери я с недоверием и подозрением относилась к любви и вообще ко всему, что дается слишком легко, словно это золото дураков, которое, как и она, может исчезнуть в одночасье. Я потратила столько времени, создавая для себя фрикции не только в тех, кого любила, но и в работе, за которую бралась. Я нарочно до невозможности усложнила диссертацию, позаботившись о том, чтобы цель не была достигнута. Мне всегда представлялось, что психологически так будет безопаснее. И что я получила в результате?
