– Но ведь она действительно разбомбила свой собственный город, – заметила Линне.
– Только из-за угрозы дисциплинарного взыскания.
Линне посмотрела Таннову в лицо, пытаясь увидеть в нем хоть какие-то признаки сострадания. А он и правда стал другим.
– Если ты так в этом уверен, то почему не арестуешь ее?
Его лицо тут же превратилось в неприступную маску, суровую и незнакомую.
– Понятно, значит, не можешь, – догадалась она, – надо полагать, Пави с Галиной нарушили правила, но Ревна ничего такого не сделала.
И командор Зима встала на ее защиту.
– Пока ничего такого не сделала, – сказал Таннов, – это лишь вопрос времени. Не подставляйся. Не надо рисковать своей жизнью и карьерой ради человека, который даже не хочет с тобой летать.
Вера и преданность. Она может или верить в своего пилота, или сохранить преданность Союзу. Но то и другое вместе – нет.
* * *
Ревне надо было поспать. В комнате девушек уснули немногие. Остальные, ровно дыша, тихо лежали и только делали вид, что спят. Во мраке клубились тени – всполохи огня, обезглавленные люди, опустевшие дома. Мозг изводил картинами пережитого. Крики, взрывы, гулкое биение крови в ушах. Она представила маму и Лайфу, их конечности, опаленные искрами Драконов и Стрекоз. Сначала из-за нее забрали отца. А теперь от ее руки умерли остальные члены семьи. И все это ради блага Союза.
«Это неправда, – сказала она себе, – они не погибли». Но если мама с сестренкой были…
Она может получить благодарственное письмо, восхваляющее их последние подвиги. А может не получить ничего.
Ревну пробила дрожь. Она ненавидела Союз и все, что он с ней сделал. Ненавидела внушаемые им ложные надежды. Обещание лучшей жизни в обмен на ее покорность. Отец, возможно, уже мертв, но до этого никому нет дела. Мама с Лайфой, наверное, погребены под обломками Таммина, и до этого тоже никому нет дела. Никому не будет дела, если она пожертвует своей жизнью, семьей, всем, что у нее есть.
Нет, должно быть что-то, что она может сделать. Она отодвинулась к краю кровати, нащупала протезы, натянула на культи носки с застежками и прикрепила ноги. Может быть, они – последнее, что осталось от ее семьи. Но продолжать мучиться мыслями об этом Ревна больше не могла, поэтому схватила письменные принадлежности и как можно тише направилась к двери.
Когда они под утро приземлились, шел снег, и теперь вокруг лежало чистое белое покрывало, скованное хрустящей коркой льда. Доски кто-то посыпал солью. Потом ей придется очень тщательно почистить протезы. Они ненавидели соль. Девушка ступала очень осторожно, скрипя пальцами по снегу и дробя под собой лед.
Столовая была пуста, только на кухне мыл кастрюлю скучающий повар. Ревна рухнула на ближайший стул. И даже не заметила, что за ней следом вошел другой человек – пока рядом не села Линне.
– Не спится?
Ну конечно. Кроме ее штурмана, действительно, быть здесь больше некому. От Линне пахло чем-то терпким и приторным, будто она перед этим выпивала. Ревна смерила ее самым презрительным и злобным взглядом, на какой была способна.
– Куда там.
На миг маска с лица Линне исчезла, мелькнула мимолетная, горькая улыбка. Взор ее был ясен, голос тверд, хотя от нее и несло дешевой выпивкой.
– Понятно. Значит, думаешь о семье.
– Откуда тебе знать, о чем я думаю…
О базе, об армии, ну и, конечно же, о семье. А может, и о тебе.
– Чаю хочешь? – спросила Линне и встала, не дожидаясь ответа.
Со временем, вероятно, ей будет легче завести друзей. Но когда Ревна увидела, как Линне стоит напротив повара, скрестив руки, у нее внутри что-то вспыхнуло и закипело. Генеральская дочь всегда поступала по-своему. Никогда никого не благодарила, никогда не училась у других. Хотя могла бы – обращаться с окружающими так же, как они обращаются с ней.
Говорить с Линне Ревне не обязательно. У нее были другие дела. Она вытащила письменные принадлежности и положила на стол чистый лист кремовой бумаги. А когда принялась точить складным ножом карандаш, обнаружила, что пальцы едва ее слушаются.
Как обращаться в письме к человеку, которого, может, уже нет в живых?
Ненаписанное письмо может стать сущим проклятием. А любая записанная мысль может навредить. Но не писать вообще означало, что письмо так никогда и не будет отправлено. И тогда она, возможно, никогда не узнает, живы мама с Лайфой или нет.
В смятении она царапала слова. Линне с громким стуком поставила рядом с ней чашку.
– Извини, – пробормотала Ревна, хотя сама не знала, за что просит прощения.
Ревна подняла чашку и сделала глоток. Холодный чай омыл ее горло.
– Повар сказал, что горячий чай будет только на завтрак, не раньше, – объяснила Линне, отпив из своей чашки и скорчив гримасу.
Ревна отодвинула чашку и опустила глаза на бумагу.
Дорогая мамочка!
Надеюсь, у вас с Лайфой все в порядке. Я…
Она смяла лист и швырнула его в сторону. Как ей только в голову пришло писать близким такую бездушную чушь? Они заслуживали большего, и она знала, что может лучше. Ревна достала еще один лист бумаги и предприняла новую попытку.
Дорогая мама!
Я слышала о том, что случилось с Таммином. Надеюсь, вы смогли укрыться в бомбоубежище для Защитников Союза. Я очень по вам скучаю, дела идут хорошо и…
Она вновь остановилась. Потому что перешла от чуши к неприкрытой лжи. Ревна представила, как мама сжимает письмо обоженными пальцами, отчаянно хватаясь за надежду, что ее маленькая девочка спасет положение.
Линне вытащила расидиновую сигарету.
– Да, это нелегко.
В ее устах эти слова прозвучали слишком холодно, будто она хотела о чем-нибудь непринужденно поболтать, попыхивая сигаретой. Ее взгляд был прикован к карандашу пилота.
Рука Ревны судорожно дернулась к бумаге, она смяла и этот лист.
– Ты что, читаешь мое письмо?
На последнем слове у нее перехватило дыхание, и она чуть не подавилась собственной яростью.
Девушки скрестили взгляды. И Ревна впервые увидела в глазах штурмана что-то вроде печали или сострадания. Да, Линне ее не понимала, но она осознавала, что произошла трагедия.
– Там была… там сейчас вся твоя семья?
– Те, кто остался, – ответила Ревна.
В подробности ей вдаваться не хотелось, да и Линне больше не спрашивала – лишь подняла смятые листы бумаги и разгладила их.
– В старом полку мне не раз приходилось такое видеть, – сказала она, – если у тебя закончится бумага, тебе придется обращаться с докладом, чтобы получить новую, а на это может уйти несколько недель. Так что для черновиков лучше использовать эти. Когда будешь готова, возьмешь чистый лист и напишешь набело.
