Ревна взяла листы и развернула их мятые края. В голове промелькнуло воспоминание о том, как Лайфа каждое утро натягивала на голову одеяло, когда мама отдергивала шторы светомаскировки. Как мама пекла булочки в форме кошачьих мордочек. Как папа, высокий и широкоплечий, с тонкими отвертками в руках, прилаживал ей протезы. Теперь все эти образы нахлынули на нее, сплетенные с мерзким запахом огня и пепла, дыма и плавящегося металла.
Карандаш царапал бумагу, не спрашивая у мозга разрешения.
В ушах взвыл отчаянный голос Линне: «Он приказывает нам бомбить форпост». Скрежет гашетки, когда она сбросила вниз детище Магдалены. Ревна ощутила на себе всю тяжесть Союза, давившую на девушку до тех пор, пока из нее не вышел весь воздух, пока она не утратила способность на любые действия, кроме одного – подчинения. Нет, она не могла написать ничего – ничего, похожего на то, что ей нужно было сказать.
Ревна понятия не имела, сколько так просидела. Линне тоже никуда не уходила и продолжала потягивать чай с таким видом, будто ее окатили водой. Порог столовой переступали другие девушки, завтракали и уходили. Ревна не обращала на них внимания. Как и на тарелку с кашей, которую поставили рядом с ней.
– Ешь, – сказала Линне.
– Не хочу.
– Ешь, или я попрошу Зиме отстранить тебя от вечерних полетов.
– Не попросишь, – возразила Ревна, поднимая на нее глаза, – потому что тебе самой будет невыносимо оставаться на земле.
Однако теперь, когда ее отвлекли, запах каши тут же напомнил о пустом желудке. С момента ужина прошло сто лет. Мозг отяжелел, будто каждая строчка, начертанная карандашом, впихивала в черепушку по булыжнику. Ревна подвинула миску к себе.
– Вкусно, правда? – сказала Линне.
– Соли не хватает, – проворчала Ревна.
У Линне приподнялся уголок рта.
– Что это ты сегодня так добра ко мне? – с набитым ртом спросила Ревна.
– В каком смысле?
– Принесла чай. Потом завтрак. Сидишь тут со мной все время. Почему?
Линне открыла рот, чтобы ответить, и задумалась. Словно сначала прорепетировала слова в голове:
– Если бы прошлой ночью сожгли мой дом, я точно знаю, что бы сейчас делала.
– И что же? – спросила Ревна.
– Я бы кричала, – ответила она, – как внутри, в своей душе, так и в прямом смысле этого слова.
Ее взгляд метнулся в сторону и уткнулся в стол, она будто устыдилась своей искренности. Меж бровей девушки залегла складка.
Ревна проследила за ее взглядом. Два листа бумаги были до краев заполнены написанными ею словами. Большими буквами и маленькими, аккуратными и кривыми. Выходившими за поля, наползавшими друг на друга, плясавшими от волнения на странице. Одно и то же предложение, повторяемое снова, и снова, и снова.
Пожалуйста – не умирайте.
– Не обращай внимания, – сказала Ревна, – со мной все…
Сказать «все в порядке» она не смогла. Ей было плохо, и она сама это понимала. Все остальные тоже.
– Я вполне могу летать.
– Знаю, – сказала Линне, но как-то странно на нее посмотрела.
– Мне это необходимо.
Теперь, ночь за ночью, Ревна была бы рада видеть в огне что угодно, но только не Таммин. Она жаждала мести. Мести тому парню-идиоту, который семафорил им, мести оравшей на них Тамаре. Мести командующему Курчику, кем бы он там ни был, за то, что отдал такой приказ. И мести Союзу… Нет… Только не Союзу. Союзу теперь – не за что. Но тогда мести Эльде, выбравшей Таммин целью своего очередного похода. Эльде, засыпавшей бледно-голубую зиму сажей и пеплом.
– Я могу летать.
– Да верю я, верю, – ответила Линне.
* * *
Она, конечно же, ей не верила.
Линне выскочила из столовой, чуть не налетев на Катю с Еленой, которые как раз открывали дверь.
– Осторожнее! – рявкнула на нее Катя.
Елена раздраженно вздохнула.
Линне не хотела проявлять осторожность. Она хотела привести в порядок мысли в голове. Хотела верить своему пилоту. Хотела еще одну сигарету. А еще хотела с кем-нибудь поговорить. Только вот с кем?
Ревна была не в состоянии поддерживать беседу. А что скажет Таннов, она и так знала. Истина была где-то между ними двумя, но Линне понятия не имела, как ее ухватить. До трагедии с Таммином она доверяла Союзу, питая к нему ту самую веру и преданность, которых он от нее требовал. Горе Ревны было понятным, но разве должна была она дрогнуть, получив приказ разбомбить Таммин?
Но ведь ты тоже дрогнула. И, может статься, именно ты теперь предательница.
Линне сунула в рот сигарету и зажала в кулаке сноп искр. Она сохраняла веру. Сохраняла преданность. Доказывала это раньше и еще не раз докажет в будущем.
К Каравельским горам, громоздясь друг на друга, жались облака, над долинами со стоном носился ветер. Он хлестал ее в лицо и обвивал зимним шарфом шею. Его ледяного дыхания с лихвой хватило бы, чтобы вышибить из нее весь воздух.
Сквозь его завывания до слуха Линне донеслись едва слышные всхлипы. Столовую сбоку огибала цепочка следов от ботинок. «Нет», – подумала она. Нет, нет и нет. Она завернула за угол и чуть не налетела на скрючившуюся фигурку.
– Ох…
Линне только в самый последний момент сдержалась, чтобы не сказать «охренеть».
– Прости.
Магдалена казалась меньше и была несчастнее, чем Линне когда-либо ее видела. Она втянула голову в плечи и прижала к подбородку колени. Спутанные волосы девушки спадали на руки, от рыданий на веснушчатых щеках оставались грязные потеки.
– Я в порядке, – шмыгнула носом она.
По ее подбородку скатилась крупная слеза.
Магдалена тоже была из Таммина. Линне присела рядом с ней на землю, стараясь не думать о грязном пятне на форме, которое потом придется отстирывать.
– Тебе не обязательно быть в порядке.
Она затянулась сигаретой и задержала во рту кисловатый дым, будто обдумывая следующие слова.
– Ничего хуже я в этой жизни не делала.
Она могла сохранять преданность Союзу и признавать то, о чем она сейчас говорила. Когда-то эта война дала ей цель, надежду, друзей и наделила решимостью. Заполнила в ее душе каждую трещинку. Но теперь война сама дала трещину.
Магдалена подалась вперед. На миг Линне парализовала мысль о том, что девушка хочет, чтобы ее обняли. Но та лишь сделала глубокий вдох. Линне облегченно вздохнула и вытащила из заднего кармана портсигар.
– У тебя закончились?
– Ночью. Я не могла…
У Магдалены дрожали пальцы. Сигарета упала на землю.
