– Как ты могла?
Щеки Линне залились краской, но она смело смотрела Ревне в глаза.
– Я видела тебя в столовой. Остальным, вероятно, хотелось бы закрыть на это глаза, но я так не могу.
– Все пытаешься избавиться от меня? – выдавила из себя Ревна.
Поступок Линне ее не удивил, но предательство отдавалось болью.
– Мы никогда не хотели летать друг с другом! – ответила Линне. – Тебе нужна передышка. Но это еще не значит, что она нужна и мне.
Она опустила глаза, и Ревна услышала, что ее голос дрогнул. В чем-то Линне солгала.
– А я-то думала, что ты дорожишь честью, – сказала Магдалена.
И толкнула Линне с такой силой, что та споткнулась, запутавшись в собственных ногах, и грохнулась на доски.
– Твоое жалкое блеянье – самое отвратительное, что я когда-либо слышала. Ревна будет только рада от тебя избавиться.
– Я лишь пытаюсь удержать ее от самоубийства, – прорычала Линне. Поднявшись, она скривилась и потрясла лодыжкой, – и дать не то, чего она хочет, а в чем действительно нуждается.
И она захромала прочь, хрустя ботинками по тронутой морозом клееной фанере.
– Откуда тебе знать, в чем я нуждаюсь?! – завопила ей в спину Ревна.
В эту самую минуту она нуждалась в том, чтобы садануть кулаком и улететь куда глаза глядят на пределе скорости и возможностей, оставляя за собой огненный след. А без ложных подруг, помогающих агентам Контрразведывательного отряда, она обойдется.
Магдалена обвила руками ее плечи.
– Ничего, мы все исправим, – сказала она.
– Конечно, – ответила Ревна.
Они действительно все исправят. Но как именно, она не знала.
* * *
Ревне пришлось пройти обследование у врача базы, после чего она три мучительных ночи была предоставлена самой себе. Ее Стрекоза одиноко стояла на поле, трепеща рядом с той, на которой раньше летала Пави. Куда бы она ни сунулась, ее повсюду поджидали напоминания о том, что случалось с ни в чем не повинными людьми, когда они оказывались не там, где надо. Она была самой большой изменницей из всех, кого знала, но все так же держалась за свое место.
Тамара усадила ее подшивать бумаги, но после полуночи отпустила, и Магдалена забрала подругу в мастерскую помогать инженерам укладывать бомбы в проложенные сеном ящики. Линне куда-то пропала, но Ревне было все равно.
Когда грохот лаборатории стал для нее невыносим, она направилась в столовую и попыталась взяться за перо. Старалась не думать о полетах, о том, какой могущественной и свободной чувствовала себя в кабине. А при виде других солдат напоминала себе, что они живы, вместо того, чтобы рисовать их в воображении трупами. Повар время от времени ей что-нибудь приносил, и она прощала ему взгляды на ее ноги. Ей хотелось бы разозлиться еще больше от навязчивого интереса с его стороны, но она слишком привыкла к такого рода вниманию.
Помиловали ее на четвертый день. Когда в столовую ввалилась стайка инженеров, каждая из которых во всю мощь легких отстаивала собственную точку зрения, Ревна, подняв глаза от так и не написанного письма, углядела в самой их гуще Магдалену. Девушка выглядела мрачно.
– Что заморозить пушку, что сжечь, она одинаково станет бесполезной. – говорила Нина. – К тому же при замораживании пушек можно заодно заморозить и солдат. Чтобы использовать их в бою, нам надо усовершенствовать систему холодного режима.
– Заморозь сегодня пушку, и завтра она вновь будет в рабочем состоянии.
– Но если уничтожить ее огнем, эльдам придется неделями ждать замены, если она вообще придет, – возразила ей Оля.
– Но замороженные солдаты Эльды никак этой заменой воспользоваться уже не смогут, – вставила слово Нина.
Почему они не заткнутся? Обычно их споры казались Ревне забавными, но сегодня ей хотелось схватить каждую из них за плечи и долго трясти. Неужели они не понимают, что следующим человеком – замороженным или сожженным – может стать совсем не эльд?
Магдалена отошла от них и с обеспокоенным видом направилась к столу Ревны. На секунду та подумала, что подруга идет ей посочувствовать, но девушка пожала ей руку и сказала:
– С тобой хочет поговорить Тамара.
Первым делом в душе Ревны вспыхнула надежда. Возможно, Тамаре удалось узнать что-то о ее семье? Но потом в голову пришла другая мысль – что ее, наконец, решили отправить на север, к папе. Так или иначе, но для нее вскоре все окончательно прояснится.
Когда Магдалена вызвалась проводить ее до кабинета Зимы, Ревна возражать не стала. На пороге они остановились.
– Хочешь, я пойду с тобой? – спросила инженер.
– Нет, – ответила Ревна.
Надо быть сильной.
Тамара сидела за столом, в одной руке сжимая телефонную трубку, другой небрежно делая какие-то пометки. Когда Ревна вошла, она кивнула ей и махнула в сторону стула. Договорив по телефону, она повесила трубку, скрестила на груди руки и посмотрела на Ревну – без улыбки, хотя в ее взгляде сквозила доброта.
– Полнедели уже прошло.
Ну и что? Ревна постаралась обуздать свой гнев.
– Я чувствую себя намного лучше.
Это было совсем не так, хотя вспышек злобы у нее больше не было, а это что-нибудь да значило.
Тамара перегнулась через стол и сжала ей руку.
– Я хочу тебе кое-что объяснить. Моим родным городом был форпост Горева.
Ревна сочувственно поморщилась.
– Во время отступления чей-то меткий выстрел сразил моего штурмана. Когда мы подсчитывали потери, у меня в голове билась только одна мысль: отомстить. Я жаждала схватить ружье и вместе с парнями пойти воевать, чтобы увидеть страдание на лицах эльдов, чтобы сжечь их дома точно так же, как они сожгли мой. И даже хотела геройски умереть, лишь бы не жить без того, что было мне так дорого. Так что я знаю, каково это.
С той лишь разницей, что Тамара пыталась защитить свой дом, а Ревна стерла его с лица земли.
– Эта ярость может преследовать тебя всю жизнь. Но при этом не должна собой эту жизнь подменять. Ты меня понимаешь?
– Думаю, да.
Зачем Тамара все это ей говорит?
Зима закрыла руками лицо.
– Я вынуждена допустить тебя к полетам раньше намеченного срока, – произнесла она сквозь пальцы.
В мозгу Ревны расцвел буйным цветом огонь. Месть.
– Я готова.
– Ревна, ты не имеешь права потерпеть неудачу при выполнении очередного задания. Иначе нам придется прибегнуть к другому варианту решения проблемы…
– К какому варианту?
Тамара опустила руки. На мог она показалась такой молодой, словно первокурсница университета.
