— Тебе не нужно что-то понимать.
Если бы не его ряса и сан, так нужный мне на данном этапе, я бы убил его одним из первых, а не кормил хлебом с салом в этой чистенькой келье для астрелей.
— Если это месть, то она могла бы быть гениальной, мой дас. Хотя и не выполнимой. Более жестокую расплату трудно придумать, при условии, что кто-либо проведет это действо.
Он поднял бокал с пола и снова наполнил его вином, а я резко подался вперед.
— Что ты имеешь ввиду?
— А то, что Лассар никогда не примет этот брак. Этот союз никогда не станет легальным на территории Лассара. Отрекшуюся ниаду забьют камнями, едва она войдет в город. И никто. Ни один закон или могущественный покровитель не спасет ее от праведного гнева религиозных фанатиков. Если бы вы совершили это и отправили ее после домой, то не придумать участи страшнее, чем эта.
Я отобрал у него бутыль и приложился к вину, вытер рот тыльной стороной ладони.
— Значит, она не вернется в Лассар. А ты будешь держать свой поганый язык за зубами.
Фао посмотрел на меня в недоумении и надкусил хлеб, поднятый с пола. Жирного урода не кормили целый день, и теперь он пожирал даже крошки со стола.
— Я молчу… всегда молчу. Фао никогда не болтает лишнего, — и вдруг он застыл с ломтем хлеба у рта, — А причем здесь я?
— Притом! Ритуал исполнишь ты. Срежешь с нее это клеймо.
— Я? Нееет! Я не могу! Нееет! — он затрясся мелкой дрожью, как жалкая псина, — Меня покарают! Я не могу!
В эту секунду я сгреб его за шиворот и протянул к себе по столу.
— Ты сделаешь так, как я тебе скажу. Проведешь ритуал. Ты убедишь каждую псину в том, что этот брак более чем законный. Иначе я сдеру с тебя шкуру живьем и сошью из нее ремни для моих воинов. Она у тебя просаленная и толстая. В самый раз удерживать тяжелые ножны.
Он быстро и коротко закивал, не смея дышать мне в лицо, а я медленно разжал пальцы и толкнул его обратно на стул. Сзади откашлялся Саяр и поставил на стол еще один бокал.
— После отречения ее кожа будет обжигать так же, как и раньше?
Астрель тяжело дышал и сделал несколько глотков из бокала. Его все ещё продолжало трясти.
— Никто никогда не отрекался. Я не знаю. Существует старая легенда, что ниада позволит прикоснуться к себе лишь тому, кого захочет сама. Но никто не проверял на деле. Ниада — невеста Иллина, и только он может ее касаться.
— Где держат остальных ниад, прошедших постриг?
Он смотрел на меня округлившимися глазами:
— Нам не задают таких вопросов. Это тайна Храма.
— Я задал. Отвечай!
Астрель несколько раз оглянулся, а потом осенил себя звездой.
— Тайна Храма священна. Я поплачусь, если выдам её.
— Ты поплатишься, если хотя бы еще раз мне откажешь.
— Он забирает их, — прошептал астрель и снова несколько раз оглянулся, хотя его келья была совершенно пуста, и окно, под самым потолком, уходило на внешнюю сторону стены. Я бросил взгляд на Саяра и снова повернулся к Фао.
— Кто он?
— Иллин, — снова несколько звезд и дрожащий подбородок. — Раз в три месяца, в полнолуние он приходит за одной из них и уводит с собой.
— Куда? — меня раздражала его лихорадка и капли пота над верхней губой, как и провонявшаяся едким запахом страха ряса.
— Этого никто не знает. Говорят, что туда, где заканчивается Туманная Вода и начинается вечная мерзлота. Он присылает за ними духов тумана в черных рясах с горящими красными глазами. Но так говорят. Я не знаю, и никто никогда этого не видел.
— Хорош ваш Иллин — пожиратель девственниц, — я усмехнулся и опрокинул в себя еще вина.
— Он дарит им новую жизнь в раю.
— Или страшную смерть.
Я резко встал со стула, и астрель поднялся вместе со мной.
— Отдыхай, астрель. Тебя будут хорошо кормить и дадут теплую одежду.
— Мой дас!
Он окликнул меня уже прямо у двери.
— Заприте меня снаружи и заберите ключ. Отдайте его тому, кому вы доверяете.
— Я обещал, что тебя не тронут, и я всегда держу свое слово, астрель. Прекрати трястись и прими ванну, от тебя воняет, как от свиньи.
Когда мы вышли с Саяром на улицу, и я вдохнул полной грудью морозный воздух Валласа, тот положил руку мне на плечо и спросил:
— И в чем тогда смысл, мой дас? Если Лассар не признает этот брак, то какую выгоду он принесет всем нам? Не проще ли обменять ее сейчас? Выдвинуть Оду условия.
Я резко повернулся к другу и, прищурившись, посмотрел прямо в глаза.
— Условия, которые он нарушит, едва заполучив ее обратно? Нет. Я отниму у него возможность получить дочь. Я отниму у нее возможность вернуться назад. И он будет вынужден принять все наши условия … и принимать их постоянно, пока она находится здесь, под нашей охраной. Все ради Валласа и моего народа. Ведь я могу выгнать лассарскую шлюху, и ему придется смотреть, как она подыхает у него на глазах.
— Все ради Валласа и твоего народа? А не потому ли, что ты сам ее хочешь, Рейн?
Я несколько секунд молчал, а потом ответил, продолжая смотреть ему в глаза и зная, как он сжимается под этим взглядом, уже жалея о заданном вопросе.
— И потому что я ее хочу.
* * *
Она отказалась выйти на казнь. Никто не смог выволочь ее силой. Боялись ожогов, от которых оставались жуткие, уродливые шрамы. Я мог бы вытащить ее сам, но решил, что с нее хватит и того, что она услышит. И она слышала, как они кричали, когда их свежевали на глазах у всего города, под улюлюканье толпы, она слышала, как вопил горн, возвещая о смерти тех, кто не выдержал экзекуции. Утром она увидит то, что от них осталось, в свое зарешеченное окно. Увидит, что они вытерпели ради нее и с ее именем на устах. Да! Проклятые лассары орали ее имя и молились ей, как своему проклятому Иллину. Один из них пел ей песню, пока с него срезали кожу лоскутами. А потом ее подхватили и другие.
«Наша королева никогда не преклонит колен
Наша королева невеста Иллина
Наша королева выдержит плен
Нас много… а она…она у нас одна.
Невеста Иллина… невеста Иллина
Мы вытерпим смерть, как жизнь, ради нас терпит она…»
Я отрубил ему голову и заткнул его навечно. Остальным отрезали языки и посадили на колья напротив ее окна. Как жуткие цветы во имя ее упрямства.
А ночью мне привели двух лассарских женщин с золотыми волосами, пока я их трахал, все время представлял, как с нее снимут это проклятие, и я так же остервенело буду вдалбливаться в её тело под хриплые стоны и судорожное вздрагивание плоти. Я так и не кончил. Вышвырнул шлюх к саананской матери и впервые за долгие месяцы напился почти до беспамятства. Этой ночью я ненавидел её больше, чем когда-либо… и себя за то, что казнил их всех не ради справедливости, а чтоб сломать её и получить согласие. И не ради политических целей и высших идей, а банально и жалко…только ради того, чтобы рано или поздно уложить в свою постель.
