— Да. Я называла его моар.
— Повтори, — глаза на тон светлее, а в них молнии гуляют, одна страшнее другой, с металлическими всполохами. Переплетаются друг с другом, светятся в полумраке. Жуткие глаза и в то же время гипнотически красивые. Как у хищника. Как у волка.
— Моар…
Кинжал пополз по моей шее ниже, царапая кожу, но не раня. Его рука внизу начала двигаться, и взгляд подернулся пьяной дымкой. Лезвие поддело шнуровку платья на корсаже, и я всхлипнула.
— Неагвайя моара луаика …скажи еще раз, как ты его называла.
— Моар.
Кинжал срезал еще один узелок, вспорол материю, и платье соскользнуло с моих плеч, обнажая грудь. Сзади ледяной холод, а от валласара огнём даже воздух полыхает. Я все еще смотрю ему в глаза, завороженная адскими молниями, а они вертятся там в зрачках, беснуются, цепляясь друг за друга.
— Он тебя трогал? — хрипло, надрывно.
— Да.
— Вот здесь?
Лезвие скользило по обнаженной груди, словно рисуя окружность, и соски сжались в твердые бусины от прикосновения. Ко мне десять лет никто не прикасался, и вместе с отвращением внутри происходило что-то странное. Напряжение, оно вибрировало на кончиках груди и где-то внизу живота. Я не знала, на что это похоже, но в тот же момент мое собственное тело начинало нагреваться и даже пылать.
Его рука задвигалась быстрее, с шуршанием материи и звуком трения, когда он отпустил мой взгляд и посмотрел на грудь, тяжело дыша, приоткрыв рот. В прорези маски видны только губы. Они подрагивают, и его дыхание такое горячее, оно обвевает мое лицо. И я уже понимаю, что именно происходит. Что он сейчас делает. Саанан его раздери и утащи в ад за это унижение!
Провел лезвием по соску, заставляя взвиться и сцепить челюсти.
— Здесь?
— Да.
— Тебе нравилось?
— Да.
— Очень?
— Да!
Провел по соску еще раз, и я вся внутренне сжалась, чувствуя слабость в ногах и головокружение. Прикосновения посылали импульсы в пах. Вызывали странную пульсацию и томление между ног, вместе с диким страхом и отвращением к тому, что происходит. Я понимала, что это и есть насилие. Да, не в полном смысле этого слова, но это насилие.
— Не трогай меня.
— Страшно? Возбудиться, когда тебя трогают кинжалом, ниада? Опасно и страшно…я знаю…о, какая же ты красивая, Одейя Вийяр.
— Чтоб ты сдох, валласар. Чтоб ты сдох долго и мучительно.
Но он уже ничего не слышал, быстро и со свистом выдыхая, двигая рукой, смотрел на мои соски, и его глаза то закрывались, то открывались снова.
— Как ты его называла?
Я молчала, кусая губы и молила, чтобы это поскорее закончилось.
— Как называла? — поднял кинжалом мое лицо, снова заставляя запрокинуть голову.
— Моар…
— Еще. Повторяй, Саанан тебя раздери!
— Моар. Моар! Моар!
— Теваха саанана им имадан! — выдохнул, резко подавшись вперед, наваливаясь на меня, ударяясь лбом о стену, роняя кинжал и вздрагивая всем телом, а меня пошатнуло, но он удержал сильно за талию, все еще содрогаясь и глухо постанывая. От отвращения потемнело перед глазами. Проклятый валлаский ублюдок только что кончил, а я…я помогла ему в этом. Сильно оттолкнула от себя, чувствуя шипение его плоти под пальцами, задыхаясь от отчаянной ненависти и презрения к нему и к себе.
— Чтоб ты сгорел в аду! Сотни раз!
Стиснула платье на груди, глядя, как он пошатываясь застегивает штаны, подхватывает кинжал с пола, прячет за пояс. Выпрямился и посмотрел на меня, заправляя рубашку в штаны:
— Ад здесь, Одейя. Оглянись по сторонам, видишь его? Нет? Правильно. Он внутри тебя и меня. Только что ты его почувствовала. Я поделился с тобой моим адом.
Снова схватил меня за лицо и заставил смотреть себе в глаза уже в который раз.
— Пока это так. Баловство. А когда с тебя срежут клеймо, я покажу, как это бывает по-настоящему адски приятно, Одейя. Я затрахаю тебя пальцами, языком и членом. Кстати… вы так пахнете, когда возбуждены, что у меня скулы сводит от желания вас сожрать. Вы раньше тоже так возбуждались? Или это моя заслуга?
— Будь ты проклят!
Он расхохотался, облокачиваясь локтем о стену. Казалось, все мои оскорбления отскакивают от него и рассыпаются вокруг, даже не пачкая его и не задевая, и от этого моя злость и ярость усиливается троекратно.
— Уже! Проклят миллионы раз. Разве ты не слышала легенду о проклятом безликом убийце?
Пошатнулся и снова засмеялся, продолжая сжимать мои щеки. Он, словно, наслаждался рассказывая о себе…только с какой-то едва уловимой горечью. И я не понимала, кажется она мне или все же звучит в его голосе.
— Это все про меня. Безликий, страшный, Саанан. Все я. Ведь никто не видел моего лица.
Очертил овал вокруг головы.
— Безликий. А, может быть, жуткий? Хотела бы увидеть, что прячется под этой маской?
— У тебя нет ни лица, ни сердца, ни души. Мне плевать, как ты выглядишь. Там внутри ты разложившийся и омерзительный, твоя внешность не имеет никакого значения.
Он пафосно кивнул, задерживая поклон.
— Не имеет вообще! И сердца нет, и души! Ты права. Завтра, если я все еще не услышу от тебя «да», умрут женщины, а послезавтра дети. Твою служанку я оставлю на закуску. И да… даже в такой мороз тела все же разлагаются. А ваш брат? Вы помните, какого дня он умер? Пока вы решитесь, вам уже станет нечего хоронить.
— Проклятый больной ублюдок.
— Он самый. Вам принесут поесть и… спасибо. У вас красивая грудь. Особенно соски. Они очень маленькие, темно-розовые и очень твердые. Когда ваша кожа перестанет источать яд, я буду их сосать и ласкать часами напролет. Вам понравится…может быть, вы даже назовете меня, как его — моар, когда кончите.
— Никогда!
— Никогда не кончите или никогда не назовете?
— Катитесь к саанану!
— Вы знаете, что означает это слово? Моар?
— Оставьте меня в покое. Убирайтесь!
— Не знаете… а жаль. Красивое слово и значение у него особенное. Ценное. До встречи.
Когда за ним захлопнулась клетка и вверху стихли тяжелые шаги, я с силой ударила кулаками по стене. Я била ими, пока не содрала костяшки пальцев, а потом лихорадочно пыталась завязать разрезанные тесемки на груди. Я знала только одно — я больше не вынесу чьих-то пыток. Я не хочу никого терять, хочу похоронить Аниса и увидеть Моран. А еще я безумно хочу его смерти. Да, сейчас он победил. Мне придется согласиться. И, может быть, тогда я убью его намного быстрее. Как говорит мой отец, побеждать надо не силой, а мозгами. И я больше не намерена проигрывать.
