Сдернул перчатку и с хриплым стоном погрузил в нее один палец, чувствуя, как она сокращается вокруг него и как мое семя выстреливает мне в ширинку, с глухим рычанием всасываю ее сосок и кончаю, Саанан ее раздери. Кончаю так, словно это не мой палец так туго и плотно обхватила влажная плоть, а мой член. Сучка… сорвала меня в очередной раз, как прыщавого подростка, как голодного пса, и эрекция не спадает, у меня продолжает болезненно стоять несмотря на разрядку, хочу ее еще сильнее, и легкие раздирает запахом нашего секса.
— Ненавижу тебя…как же я тебя ненавижу, проклятый.
Первые слова…Усмехнулся, глядя в блестящие от слёз глаза.
— Ненавидеть иногда очень сладко…мне понравилось, как ты кричала в самый острый момент своей ненависти ко мне.
А потом наклонился к ее уху.
— Я брал тебя без перчаток, ниада…твое тело настолько предало тебя, что было готово принять меня в себе…но это пиршество я оставлю на потом. У нас так много времени с тобой теперь. Ты вся в моей власти. Моя скайя, моя игрушка…моя шлюха.
А ведь могла быть моей женой и выбрала. Сама выбрала не меня, а унижение. И я ей его дам. Сполна. Смотрел на нее и понимал, что хочу этой дрожи еще раз. Хочу ее оргазмов и стонов. Хочу, чтобы просила меня не останавливаться. Она закрыла глаза, и по щекам снова потекли слезы, а я отвязал ей руки и подтолкнул её к постели, опрокидывая навзничь и сдирая с себя одежду.
Мой голод набирал дикие обороты, нескончаемые круги спиралевидного личного восхождения в пекло.
Я обжигался об нее и рычал, снова прикасаясь, видя в ее глазах радость от причиняемой мне боли и всю ту же дикую ненависть с отвращением…а потом волны страха, когда начала понимать, что мне плевать на ожоги. Что я дымлюсь, но не прекращаю трогать ее тело снова и снова, пробуждая, дразня и улавливая тот момент, когда она сдается, когда распахивает ноги шире и, закатывая глаза, начинает опять дрожать от возбуждения, стонет в изнеможении, и тогда наступает мое царство.
Я жадно ее пил, как обезумевший от голода зверь. Я лизал ее тело везде где мог проникнуть языком. Каждую складку и отверстие, сосал ее клитор до очередного оргазма, чтобы вести ее к новому без передышки и жалости, не слыша ее просьб прекратить, не обращая внимание на слезы и мольбы оставить, на боль от чувствительности после бесконечных волн удовольствия, на сукровицу, пачкающую простыни, и на отодравшуюся повязку. Я хотел получить все. Слишком долго ждал этой минуты, меня бы сейчас не остановил даже апокалипсис.
Пока не обезумел окончательно перевернув ее на живот и вонзаясь в неё на все глубину, резко и мощно под крик её боли и собственный вой агонии. Сжал замершее, окаменевшее тело ниады за бедра, чтобы тут же в него излиться…успеть за мгновения ее эйфории, пока концентрация ненависти не увеличит в ней концентрацию яда и не испепелит меня до костей.
Когда откинулся на спину и со стоном закрыл глаза, она так и осталась лежать на краю постели, дрожа всем телом и сотрясаясь от слез. Знаю, что в конце причинил ей боль и сорвался, но ни одна девственница не расстается с невинностью безболезненно. Забудет. Заставлю забыть.
— Тебе принесут чан с водой — помойся и переоденься. Днем пойдешь со мной в город. Хватит оплакивать свою судьбу. Ты сама ею распорядилась.
— Ненавижу…
Очень тихо, захлебываясь слезами и продолжая дрожать. Я ухмыльнулся и встал с постели, сгребая окровавленную простыню. Просто она не знает, что могло быть и хуже. Что могло быть без удовольствия, только в боли и в крови со слезами.
— Себя или меня? Потому что этой ночью Одейя дес Вийяр кончала со мной, как голодная грязная сука, которая только и мечтала, чтоб ее отымели?
— Потому что ты чудовище и психопат, и я желаю тебе смерти.
— Ты сама меня хотела.
— Когда-нибудь я убью тебя.
— Это я уже слышал. Не интересно. Ты становишься предсказуемой, ниада. Кто знает…может тебе удастся мне наскучить. Помолись об этом своему Иллину…только не забудь ему рассказать, как выбрала стать моей шлюхой, а не женой. Я был с тобой иным, чем должен был быть тот, чью сестру и мать насиловали по приказу твоего отца. Чем тот, кого ты одурачила на церемонии венчания.
— Я должна сказать тебе спасибо?
— Вот именно.
Я встал с кровати и голый подошел к окну, глядя, как по улицам снуют люди и молочник развозит свежее молоко. На душе дикое разочарование, и удовлетворенная плоть хоть и не мучит болью, но и насыщение не пришло. Словно голоден в тысячи раз сильнее, чем до того, как взял ее и внутри пустота адская, как выжженная пустыня.
— Трупы твоих людей сегодня снимут с кольев и сожгут в погребальне. Вечером сможешь сама развеять прах. Оцени, какой я добрый, Одейя.
Резко обернулся к ней и поморщился, увидев, как она спрятала лицо в подушки, содрогаясь от рыданий.
— Я пришлю к тебе Моран.
Когда оказался в своей комнате, в ярости врезал со всей дури о стену, а потом еще и еще, пока не услышал хруст сломанных костей. Пальцы еще пахли ею, ее наслаждением и болью, а я вдруг понял, что моя жажда по ее телу ничто в сравнении с жаждой по ее душе… а вот душу свою Одейя Вийяр скорее продаст Саанану, чем отдаст мне. И я когда-нибудь убью ее за это…
ГЛАВА 15. ЛОРИЭЛЬ
Она сидела сложа руки на коленях, стараясь смотреть только на свои пальцы, которые слегка подрагивали из-за того, что молчать было сложно, а не выдать свои мысли — итого сложнее. На тонком указательном всего одно кольцо, доставшееся от матери, единственное, которое отец не продал лассарским перекупщикам, чтобы закупить зерно на зиму. От голода слегка посасывало под ложечкой. С утра она ела всего лишь кашу из отрубей на разведенном молоке. Впрочем, как и отец. Слугам досталась вареная кожура картофеля, который готовили на ужин к вечере. Скоро у них и ее не останется. Как и конины. Говядины уже давно нет, про свинину забыли еще прошлой зимой. Они доедали последних лошадей из конюшен велеара Рона дас Туарна. Армейские конюшни были пока неприкосновенны, но, если народ сойдет с ума от голода, он взломает ворота конюшен и ворвется даже в замок.
С улиц почти пропали бездомные псы и кошки, скоро даже крысы сновать не будут по Талладасу. Люди начнут пожирать друг друга. Год за годом становилось все хуже и хуже. Велеария? Нееет. Нищенка. Жалкая оборванка, которую продали Оду Первому за три сундука золота и провизию. Тому самому Оду Первому, из-за которого они пали так низко, что были вынуждены продавать скупщикам свои драгоценности, картины и ковры.
— Ты меня слышишь, Лориэль?
Она все слышала. Она понимала, насколько он прав, и у них нет другого выбора, но принять не могла. Все ее существо противилось этому. Будь жив ее брат, он бы скорее пошел на Лассар войной, чем позволил им пасть так низко.
— Да, отец, я вас слышу, — тихо сказала девушка и провернула кольцо на пальце. Интересно, как скоро она не смогла бы его носить, потому что оно спадает даже с указательного?
