Ее крик с моим вместе, и я отпускаю концы шали, позволяя ей кричать и извиваться в моих руках. Пока изливаюсь в ее тело, прижимая к себе, впиваясь в красные волосы дрожащими пальцами.
— Моара маалан…моара…моара…
Вышел из нее, продолжая смотреть в подернутые дымкой глаза. Завязал тесемки штанов.
А потом наклонился, подцепил нож, прокручивая его между пальцев, глядя на собственную кровь, засохшую на лезвии, снова поднял на нее взгляд, чувствуя, как горечь отравляет все внутри еще сильнее. Сколько нам осталось? Сколько мы оба еще выдержим?
— Говоришь, он для тебя бессмертный? А ведь он все же умер, маалан…ты его убила. Не боишься мертвецов, девочка-смерть? Не боишься, что он вернется с того света, чтобы покарать тебя?
В её глазах застыло непонимание и страх…где-то на глубине зрачков. И я не знаю, чего она испугалась больше: моей угрозы или того, что я ей только что сказал.
* * *
— Раны, нанесенные женщиной, никогда не затягиваются.
Я старался не вдыхать гнилостный запах, исходивший от Сивар, пока она смазывала ожоги на моей груди какой-то еще более вонючей, чем она сама, дрянью. После последней ночи, проведенной с маалан, они уже не заживали.
— Затянутся. Ты же хороший лекарь, Сивар. Иначе зачем ты мне нужна? Может, стоит освежевать тебя и отдать мясо моим волкам?
— Я не про тело, меид… я про сердце. Кровоточит, гниет оно. Твое сердце.
— Заткнись и мажь.
— Чем сильнее она тебя ненавидит, тем сильнее концентрация яда в ее теле. Ниада смертоносна, гайлар, даже для такой твари, как ты. Ты насилуешь ее душу, а она умертвляет твою плоть.
— Она меня хочет. Это не насилие. Не выдумывай, старая.
Шеана положила еще один слой мази, и я поморщился от едкого запаха гнили.
— С таким же успехом она может хотеть даже меня.
Резко открыл глаза и посмотрел в морщинистое лицо уродливой баордки. Она, как всегда, шевелила губами, даже когда не разговаривала.
— Что это значит?
— Тело ниады таит в себе все звезды вселенной. Одно касание — вселенная взрывается на миллиарды осколков…для Иллина. Чувствительная…слишком чувствительная, меид. Не только к тебе…ахахаха…а к кому угодно. Любой может вызвать в теле ниады экстаз…поэтому она жжет каждого, кто смеет к ней прикоснуться. Ниада принадлежит Иллину. Для него она полна чувственности, а не для тебя, — Сивар расхохоталась, дрожа всем телом, а я отшвырнул ее руку и вскочил с лежака. — Ты насилуешь душу. И ее ненависть, и отчаяние растут с каждым твоим прикосновением. Насилуешь, как лассары, твою сестру и мать. Когда-нибудь она не выдержит и сойдет с ума.
— Лжешь, старая сука!
— Сивар никогда не лжет. Ты лжешь сам себе, гайлар. Эта женщина не для тебя. Она погубит всех вас. Всех до единого. Из-за нее ты останешься зверем навечно.
Я сделал шаг к ведьме, но она, закатив глаза, опять погружалась в себя, шевеля губами.
Дверь в каморку баордки распахнулась, и я увидел бледного Саяра.
— Два трупа по ту сторону мерзлого озера. Разодраны на куски.
— Он скоро придет…призовет всех вас. Всех своих тварей. Каждое обращение приближает тебя к нему, Рейн. Скоро ты не сможешь вернуться…скоро ты останешься волком навечно, и наступит тьма на земле. Его царство.
ГЛАВА 20. ОДЕЙЯ
Я не знала, что со мной происходит. Меня трясло от странного предчувствия. От какого-то ощущения, что все, что я вижу и чувствую… оно ненастоящее. Какое-то поверхностное, как тонкая корка льда, под которой прячется нечто, способное утянуть меня в бездну. Это состояние усиливалось день ото дня. От секунды к секунде. Оно меня пугало. Заставляло дрожать от напряжения. Я менялась. Очень странно, какими-то хаотичными рывками. Меня пугали эти перемены. Это страшно — не понимать собственные эмоции. Смотреть в зеркало, видеть там себя прежнюю, знать, что ты и кто ты, и в тоже время осознавать, как становишься другим человеком, способным предавать собственные принципы и убеждения. Во мне проснулась женщина, и она начала мешать мне ненавидеть и презирать того, кто её разбудил.
Вчера, там, в переполненной зале, освещенной факелами, я смотрела на валласара и чувствовала, как меня переполняет гнев…и нет, не такой, как всегда. Другой гнев. Особый. Он схож с разочарованием. Чисто женский гнев, который не был знаком мне раньше.
Я вдруг увидела его глазами тех самых танцовщиц, вьющихся у его ног, глазами женщин, которые стояли рядом со мной, перешептываясь и вздрагивая каждый раз, когда он смотрел наверх. Я слышала, о чем они говорят — мечтают попасть к нему в постель, мечтают, чтобы он снова их позвал к себе. Вначале я считала, что это корысть, что это жажда привилегий и власти, а потом поняла, что нет. Они фанатично им одержимы. Все в этой зале. Я достаточно пробыла при дворе отца, чтобы знать, о чем шепчутся придворные дамы, чтобы знать, какие интриги плетутся за спиной, сколько яда выливается на велиарскую семью. Но здесь царила иная атмосфера — они его обожали. Боялись, суеверно тряслись от ужаса, и все же обожали. Как Иллина. Валласары молились на своего велиара. У каждой медали есть две стороны, и иногда мы упорно видим только одну, потому что нам только её и показали. Я привыкла считать валласаров примитивными плебеями, народом, который способен лишь на убийства, алчность и жажду наживы. Рабами от рождения. Я выросла с осознанием, что это правильно: захватывать их земли, уничтожать их род, запрещать их язык и считать их своими врагами. Но самое удивительное, что именно здесь, среди непонятных и ненавистных мне людей я поняла истинное значение слова «патриотизм». Они любили свою страну, своего велиара. Нет, это не отменяло того, что они мои враги, но это вызывало, по крайней мере, уважение. Вот в чем я менялась, и мне не нравились эти перемены, я винила в них только его.
— О, Гела. Он посмотрел на меня. Вы видели? Он на меня посмотрел. Он все время смотрит наверх. Девочкиии, возможно, сегодня ночью…
Очнулась от своих мыслей и невольно прислушалась к их беседе.
— Размечталась. Пока эта лассарская шлюха вертит им, как хочет, не видать нам велиара, как своих ушей. Шеана проклятая приворожила его. Опоила зельем. Не вылезает из его спальни и постели.
Они меня не видели. Я стояла в тени, за широкой бархатной портьерой. Он говорил, что я единственная наложница. Тогда кто они? Любовницы? Рабыни? Сколько их вокруг него? Раньше я даже не задумывалась об этом… и осознание кольнуло тонкой острой иголкой. Я далеко не единственная, на кого распространяется внимание Рейна даса Даала.
— Возвел ее в ранг наложниц, а мы?
— А мы? Такие же шлюхи, только без почестей, как у этой дряни. Говорят, по весне, когда откроются торговые пути, он купит новых рабынь.
— И пусть купит, чтоб эта дрянь не задирала кверху свой лассарский нос, считая себя выше нас. Я надеялась, что он её казнит после выходки во время венчания. Отказаться стать велиарой Валласа? Да, кем она себя возомнила?
