— Папа! Папочка мой! Папа!
Она бросилась к Мокану и обхватила его шею маленькими ручонками, прижимаясь всем тельцем к нему.
— Папочка мой…папа любименький…я плакала по тебе. Мама сказала, что ты ушел воевать…тебе очень больно, да?
Влад не мог выдохнуть, задержал дыхание. Несколько секунд он смотрел на отца и дочь.
«Проклятый Мокану, обними ее мать твою, сукин сын, не разбивай еще одно сердце»
Камила отстранилась и обхватила лицо князя ладонями, нежно провела по рваным ранам маленькими пальчиками, и Николас закрыл глаза.
— Папа, ты больше меня не любишь, да? Ты нас бросил?
В этот момент покрытые шрамами руки крепко сжали ребенка, Николас издал глухой звук и зарылся лицом в светлые волосы. Израненные, дрожащие пальцы хаотично гладили светлые локоны, и Влад наконец-то выдохнул. Посмотрел на Фэй. По щекам женщины катились слезы, она закусила губу, чтобы не издать ни звука.
— Конечно, люблю моя принцесса. Люблю больше жизни, люблю мою девочку.
Николас прижал ребенка к себе, словно укачивая, не замечая никого вокруг. Встал со стула и повернулся к ним спиной, словно заслоняясь от всех.
— Папа, верни нашу маму домой…пожалуйста.
И снова все затаились. Ник медленно поставил Ками на пол и присел на корточки. На бинтах сзади выступила кровь, но сейчас он видимо не чувствовал боли. У каждого своя анестезия. Мокану внимательно смотрел малышке в глаза и тихо спросил:
— А где мама, Ками?
Фэй бросила тревожный взгляд на Влада, но тот настороженно смотрел на ребенка, от нее зависело решение Мокану и жизнь Марианны. Понятно одно, никакого гипноза уже нет, и, наверняка, не было довольно долгое время. В какой момент вернулись чувства? Что стало толчком? Это не появление Камиллы…это нечто другое. И Владу казалось он знает ответ на этот вопрос, только тогда он даже не думал об этом.
— Мама ушла тебя спасать. Сэми говорит, что ей очень страшно там одной.
Ник резко поднял голову и посмотрел на короля, его брови сошлись на переносице, а на скулах заиграли желваки:
— Где она? К кому пошла?
— К Асмодею, — ответила Фэй и зажмурилась, потому что в этот момент Ник со всей силы ударил кулаком по стене и на пол посыпались куски штукатурки, а по выцветшим панелям пошла трещина. Влад стиснул челюсти до хруста. Откудова-то издалека доносилось рычание, низкое, утробное и в тот же момент нежный, непосредственный детский голосок врывался в адскую реальность:
— Папа ты вернешь маму домой? Папа, верни ее, пожалуйста…я буду очень послушной, папа…
Влад смотрел как Ник поднял Ками на руки, прижал к себе и очень тихо прошептал ей на ухо:
— Ваша мама вернется домой, я клянусь. Она вернется.
— А ты? — малышка гладила его по израненной щеке и преданно заглядывала в глаза.
Ник поднял голову и посмотрел на Влада, синие глаза сухо блестели:
— Асмодей предложил мне сделку. Я отказался. Мне нужен Изгой и его браслет, пора передать демону, что я передумал и что я согласен пополнить ряды его Палачей.
Влад почувствовал облегчение и легкую слабость во всем теле. Сэми оказался прав, а они все заблуждались и он в первую очередь — ни один гипноз не убьет эту бешеную, дикую любовь. Возможно только время или смерть. Но почему-то сейчас, глядя как Ник, отстранившись от них что-то тихо шепчет Ками на ушко, Влад не верил, что даже смерть сможет что-то изменить. Марианна не сдалась не только потому что любит и эта любовь слепит ее разум, а потому что только она верила в Николаса. Верила даже тогда, когда никто из них не верил, даже тогда когда сам Ник ненавидел и презирал себя. Возможно, когда-нибудь они получат ответы на все вопросы. Влад лишь боялся, что сейчас они продлили эту дикую агонию и безумие, которое порождала испепеляющая страсть Николаса к Марианне. Такая любовь страшнее ненависти. Сам Влад ее боялся. Он не познал даже четверти того Ада в который окунулись эти двое, как не познал и десятой доли того Рая, в котором они горели заживо. Оба. В равной степени.
Даже выражение «пока смерть не разлучит нас» казалось сомнительным. Это не про них.
28 ГЛАВА
… я почти достиг моего неба. Небо других я ни во что не ставлю и о нём не хлопочу…
(с) Эмили Бронтэ. Грозовой перевал
— Пусть останутся наедине. Я не думаю, что он причинит вред собственному ребенку.
Фэй посмотрела на Влада и тяжело вздохнула, подала ему стакан с виски, но тот резко поставил его на стол.
— А я не знаю, что думать Фэй. Он ведет какую-то игру. Странную, идиотскую игру у меня за спиной. Вы долгое время провели вместе, пока я занимался помилованием. Что он сказал тебе?
Фэй задумчиво посмотрела на хрустальный бокал, на блики от лучей солнца.
— Ничего не сказал, Влад.
— Фэй, не скрывай. Посмотри на меня. Тебя что-то гложет, ты что-то знаешь и молчишь. Я, черт раздери, тоже хочу знать. Имею право после того как вытащил этого гребаного сукина сына с того света.
Влад посмотрел на Фэй и сжал руки в кулаки.
— Он ничего мне не сказал, Влад. Клянусь. Я знаю ровно столько же сколько и все мы. Пока я смазывала его раны, бинтовала, он молчал. Очень серьезные раны, Влад. Он должен был умереть от них еще сутки назад, удивительная способность к выживанию даже для бессмертного. Его пытали не так как других. На нем испытали новые способы развязать язык. И еще…я видела отметину на его ладони. Незаживающий ожог.
Влад все же отхлебнул виски и отвел взгляд:
— Инквизиторы имеют в своем арсенале столько пыточных инструментов, что это неудивительно.
— Нет, Влад. Этот ожог он…это не от пыток. Я уже видела такое…раньше.
— Меньше всего меня сейчас волнует его физическое состояние. Меньше всего, Фэй. Можешь назвать меня жестоким, бесчувственным. Но он должен был умереть. Сегодня. Не завтра или послезавтра, а сегодня. Я принял решение, это должно было прекратится. Хватит. Я переполнен этими выходками, народ жаждет крови, виноватых, тех кто ответит и он должен был ответить, Фэй.
Влад резко встал и со свистом выдохнул.
— Это должно было закончиться.
— Когда я увидела этот ожог…я подумала о том, что возможно мы многого не знаем.
Влад швырнул бокал о стену и тот разбился.
— Не так как я думаю? А о чем мне думать? Сотни убитых, растерзанных, разодранных и сожжённых. Голодающие дети. Попытки взять власть в свои руки. Уничтоженные охотники с которыми был подписан договор и которые очень скоро захотят мести. О чем я должен думать? О том что мой брат в очередной раз слетел с катушек? О его ревности? Больной любви? О чем я, черт раздери, должен думать? Я скажу тебе, как все будет, Фэй. Он вернет Марианну, мы все закроем глаза в очередной раз. Вот что будет. Пороховая бочка. День за днем, столетие за столетием. И рано или поздно все повторится. Я устал прикрывать его задницу. Я не Самуил. Я просто устал.
