— Мартин, Роберт, Микаэль. Трое самых видных деятеля из Северных Львов. Они ушли с банкета раньше остальных. Незадолго до пожара. Допросишь первого и узнаешь всё об их плане и о местонахождении остальных. К тому времени, когда я встану на ноги, ты должен обладать всей информацией по этому вопросу.
На ноги я встал уже через сутки. А еще через сутки всё три твари дружно завывали от боли у меня в подвале, и, пока сталь разрывала их плоть, спешили рассказать план старика Альберта по свержению Влада с трона. И, что примечательно, одним из обязательных условий этого плана был захват Асфентуса. Однако, с чем именно это связано, никто из них не знал. Они предполагали, что дело в долге Эйбеля перед главой города, но я мало верил именно в эту причину. А вот…Но Доктор не мог знать о сундуке. О нём знал ограниченный круг приближённых Влада. Всего лишь несколько вампиров. Но что ещё могло стать причиной того, что Эйбель делал такой крюк на пути к престолу, я не понимал, и вариант с сундуком казался всё более вероятным.
После того, как навсегда затих последний из троицы, глотая настой вербы и попутно оглушая воплями весь дом, я поднялся в свою комнату и залез под душ. Я так и не виделся с Викки после того, как пришёл в себя. Меньше всего хотелось показаться перед ней слабым, не оправившимся до конца. А ещё…ещё я давал себе время. Ещё немного времени поразмышлять над причинами её поступка…И над теми словами, что она так отчаянно шептала. Как одержимый, я стоял под холодными струями воды, закрыв глаза и, представляя её заплаканное лицо, её искусанные губы и тихий голос «любимый…мой Рино…любимый».
Глава 18
Я стоял возле её двери и прислушивался к звуку, доносившемуся из комнаты. Пронзительному, давящему на уши, разрывающему сознание надвое. Он оглушал, настолько громкий, необычайной тональности. Звук абсолютной тишины. Беспощадной и неумолимой тогда, когда есть, что сказать. Когда хочется услышать что угодно: крики, плач, смех…Но не безмолвие. Не это грёбаное безмолвие.
Резко распахнул дверь, дернув на себя, и остановился в дверях, глядя на Викки. Она стояла напротив меня, словно ждала, едва заметно вздрогнула, когда я вошёл.
А я стоял и понимал, что не могу произнести ни слова. Не могу… и не хочу. Сейчас, в тишине, ещё сохраняется этот хрупкий негласный мир между нами, а что будет, если разбить эту иллюзию голосом, я не знал.
Викки молча смотрела на меня, и я видел в её глазах целый калейдоскоп эмоций: от облегчения до настороженности, от смятения до…страха?
* * *
Я услышала его. Еще до того, как прошел по коридору. До того, как вообще поднялся по лестнице. Нет, не голос…его присутствие, запах. Он приближался и мое сердце отбивало ритм в такт шагам, а дыхание приостановилось в ожидании. Подорвалась к двери, от слабости кружится голова и в груди застряло рыдание. Замерла. Приложила ладони к двери, чувствуя, как дрожат пальцы. Он здесь….и нас разделяет не дверь…а целая пропасть. Но там…на том краю пропасти он жив. Пусть внизу кипит кровавая река из моих слез и страданий… я хочу слышать его сердцебиение даже через расстояние, длиной в вечную ненависть, пусть даже я сама захлебнусь в этой проклятой реке, когда он будет топить меня. Распахнул дверь и я судорожно сглотнула, увидев его лицо. Бледное, осунувшееся, с сухим, лихорадочным блеском в глазах. Меня затопила неконтролируемая радость. Бешеная, дикая. На грани с истерикой, разрывающей легкие. Рука метнулась к его щеке — коснуться, ощутить пальцами и замерла в миллиметре. Смотрела в глаза Рино, тяжело дыша, и пальцы сами сжались, рука обреченно опустилась, словно наткнулась на прозрачную, непробиваемую стену отчуждения. Только с губ само сорвалось:
— Рино…
* * *
Прикрыл глаза, отдаваясь её голосу… Моё имя на выдохе. Только она умеет его так произносить…Лихорадочный блеск во взгляде. И бешеный стук сердца, отдающийся в моих ушах. И как волной по сознанию всплеск дикой радости, облегчения и неуверенности.
Перевел взгляд на опустившуюся руку и, осторожно прикоснувшись к тонким пальцам, поднял за запястье, дотрагиваясь ее ладонью до своего лица, накрывая своей, жадно наблюдая, как меняется цвет глаз, как расширяется зрачок, и сбивается дыхание, как хаотично поднимается и опускается грудь Викки под тонкой тканью блузки.
Провёл её пальцами по своим губам, целуя каждый пальчик, впитывая в себя судорожный вздох.
— Живой…благодаря тебе… — опустил руку, не разрывая контакта, удерживая тёплую ладонь, — почему, Викки?
* * *
Рино взял меня за руку, и от прикосновения я вздрогнула всем телом. Как же сильно оно реагировало на его прикосновения. Сильнее, чем на удар током, сильнее, чем на боль. Прижал ладонью к своей щеке, и я начала задыхаться. Это больше, чем ласка… это сильнее любых объятий. Почувствовать, как пальцы гладят его скулу, накрытые его ладонью. Глаза расширились, и мне казалось, я лечу в пропасть, впитывая каждую черту его лица, именно этот взгляд. Без ненависти… сквозь ту самую непробиваемую стену. Взгляд из прошлого, прямо в сердце, и стало больно. Намного больнее, чем от упреков, оскорблений, пощечин, ненависти. Больно, потому что та маленькая девочка, которая любила его до безумия, до дикой одержимости…она все еще жива. Изранена, едва дышит, почти мертвая…. но ей так больно, она так боится надежды…боится веры, она хочет оставаться похороненной так далеко, чтобы никто не смог причинить боль снова. Коснулся моими пальцами своих губ, и я закрыла глаза, чувствуя, как внутри разрываюсь от рыданий. Немых. Горьких, как вся моя проклятая жизнь. Отняла руку, распахнула глаза.
— Какое это имеет значение? Это совершенно не важно.
Мне хотелось закричать, взвыть… в эту секунду мне вообще хотелось, чтобы он ушел. Я не хочу, чтоб видел, от чего мне по — настоящему больно. Чтобы почувствовал Девочку, которая молилась двое суток на коленях, чтобы её Палач выжил. Глупая, наивная девочка, такая слабая и жалкая. Вот он… живой, целый, невредимый.
* * *
Иллюзия разбилась так легко, раскололась на сотни осколков, просачиваясь сквозь ладонь, оставляя кровавые следы там, где ещё недавно я чувствовал тепло сцепленных пальцев. Оно испарилось, уступая место неожиданной злости, затопившей с головой, как только она отвела в сторону лицо, пряча глаза. Ярость и непонимание, смятение. Какую игру она ведёт сейчас? А, может, не сейчас? Может, игра была как раз несколько дней назад? Жестокая. Непонятная мне. Но игра. Но тогда какого хрена? Чего она хотела добиться этим?
Схватил её за запястье и дёрнул на себя, чувствуя, как зашумело в висках от желания сжать хрупкую руку сильнее, причинить боль, увидеть эту боль за серым туманом её глаз.
— Если я задаю вопрос, ты должна ответить на него, Викки. Какого хрена ты не убежала тогда? Почему осталась со мной?
* * *
Его взгляд изменился мгновенно. Но не повеяло холодом. Повеяло яростью. Ощутимой на физическом уровне. Резко дернул к себе, так, что я чуть не упала на него, сжал запястье, до боли. Требовательно, сильно. А мне хотелось, чтобы ушел. Не спрашивал. Не прикасался. Не сейчас, когда я так беззащитна и измотана переживаниями, когда я эти несколько суток не могла думать ни о чем, а только вслушиваться в звуки этого проклятого места, чтобы понять, жив он или нет. Во мне все клокотало, все было готово взорваться к чертям. Подняла к нему лицо.
