— Что бы я не сказала… это ничего не изменит. Ничего, понимаешь? Ничего не изменит…уходи!
Не знаю, откуда во мне взялись силы или наоборот — я вся выдохлась, сломалась, устала притворяться, прятаться за масками, за играми. Силой толкнула его в грудь и сорвалась:
— Уходи. Просто уходи. Сейчас. Уходи, Рино!
Я кричала, впиваясь пальцами в его рубашку, чувствуя, что сейчас разрыдаюсь. При нем. Унизительно. Жалко. Потому что за эти дни мог дать понять, что жив!
* * *
Отцепил руки Викки, откидывая их в сторону, хватая её за плечи, встряхивая, ощущая, как вырываются клыки, как разрывают её плоть мои когти, до крови, до мяса. Как снова накатывает желание растерзать на месте, слушать крики её агонии. Чёртова сука, лишившая последних остатков разума, превращавшая каждый раз в дикого зверя, в животное, жаждущее только крови и боли. Её боли.
Влепил пощёчину, успокаивая, прекращая истерику, в которую она провалилась, словно в глухую бездну, скатилась и потащила меня за собой.
— Никогда, слышишь? Никогда не смей мне указывать, дрянь! — ещё одна пощёчина, и её голова откинулась набок, глаза зажглись хорошо известной мне ненавистью. Да, мать твою, ненавидь. Это лучше, чем притворные спектакли с нелепыми текстами!
— Ты здесь никто. Ты не имеешь права даже открыть рот без моего разрешения. Поняла, тварь? — схватил её за горло, сжимая пальцы. — Мне надоели твои грёбаные игры? Мне они надоели!
Последние слова прокричал ей в лицо, упиваясь безысходностью в глазах, дрожью, что колотила её тело. Но, бл**ь, снова не от страха, мать её. Будто она ждёт эту долбанную смерть, будто призывает её нарочно.
— Более ста лет…Демон тебя раздери, Викки, больше века назад ты начала свой грёбаный спектакль со мной в главной роли…Но мне осточертело участвовать в нём! — оттолкнул её к стене, смакуя её судорожный вздох. — Надоело ещё в тот день, когда ты, — ударил её снова по лицу, не разжимая пальцев на горле, — ты, дешевая дрянь, согласилась стать женой этого ублюдка Рассони. Согласилась, будучи моей женой. Согласилась, и я слышал это гребаное согласие собственными ушами. Слушал и понимал, какая ты продажная сука! — сильнее сжал пальцы на ее горле. — Уползал с вашего проклятого дома и подыхал от твоего предательства!
* * *
Отшвырнул мои руки, тряхнул изо всех сил, а я летела в бездну. В прошлое. Летела, чтобы разбиться там, но ни его пощечины, ни ненависть во взгляде не могли остановить мою собственную. Они схлестнулись. Тьма с тьмой. И я не знаю, чья тьма страшнее. Его, где он ненавидел все живое, или моя, где я ненавидела того, кто лишил меня всего, разодрал мою душу, сердце, прошелся по моим мечтам грязными сапогами, изрезал иллюзии, превратил в живой труп. Чья ненависть сильнее? Он бил меня по щекам, по губам, а мне было наплевать. Пусть хоть убьет. Только вначале я скажу ему, как сильно ненавижу его!
Смотрела в его лицо, чувствуя, как его пальцы сжимают мое горло, видя свое отражение в расширенных зрачках зверя.
— Да. Согласилась. Да. Ничтожная, жалкая, оттраханная Носферату, его шлюха, чье имя трепали на каждом углу, согласилась! — вырывалось хриплое рыдание, слезы душили меня, из разбитых губ стекала кровь по подбородку, но меня уже нельзя было остановить. — Ждала до последнего, что ее любовник исполнит свое проклятое лживое обещание. Да. Согласилась, когда поняла, что ее использовали, чтобы получить свободу! — впилась в его запястье, сжимая со всех сил. — Да. Согласилась, когда поняла, что собственный отец скорее откажется от меня, чем прикроет свой позор. Да, согласилась, когда мне не дали даже достойно сдохнуть. На это я, твою мать, тоже не имела право. Ну как? Тебе надоели игры? И мне они осточертели. Убивай. Режь. Ты уже убил меня, Рино. Сожми пальцы сильнее. Посмотри мне в глаза — я мертвая!
* * *
Она кричит, бросая мне в лицо обвинения, рыдает, извиваясь, выплёскивая на меня свою ненависть, обиду, злость. А я чувствую, как каждое слово вспарывает кожу, проникая под неё, разрывая мясо, добираясь до костей, ломая их. И я уже слышу, как они хрустят, как лихорадочно запульсировало в висках. Перед глазами её лицо, искажённое судорогами боли, оно постепенно расплывается, я начинаю терять связь с реальностью, ощущая, как сжимается сердце. Оно, проклятое, хочет верить, оно кричит, захлёбываясь, что Викки не лжёт, что эти чувства… эти слёзы не наиграны. Но я знаю, проклятье, я как никто другой, знаю, какая она потрясающая актриса… Я в полной мере ощутил на себе все тонкости её изощрённой игры.
И я делаю глубокий вдох, успокаивая себе, не желая поддаваться слабости. Чертовой слабости поверить её словам.
Но один, мать её, один мимолётный взгляд, брошенный ею на собственные запястья, и сознание рухнуло в пропасть. Я разжал руки, отстраняясь от неё, чувствуя, как сбивается дыхание, как снова колотится сердце, словно сумасшедшее, злорадно торжествуя, что оказалось правым. Потому что этот взгляд…эти шрамы, белеющие на тонких запястьях…А ещё то цунами боли, настоящей боли, заправленной искренними страданиями обрушивается на меня, и я тону в нём, пытаясь выплыть, качая головой, отказываясь верить….Потому что так не может быть. Потому что это слишком жестоко. Сто лет. Будь оно всё проклято. Это слишком жестоко!
— Нет… — голос срывается, и рука снова ложится на её шею, но пальцы больше не сжимают её, поглаживают, осторожно, словно впервые, — ты лжёшь. Скажи, что ты лжёшь, Викки!
* * *
Его пальцы разжались, а я задыхалась, захлебывалась слезами, вытирая кровь с подбородка, тыльной стороной ладони, размазывая ее по щекам, вместе со слезами. Я не просто плакала, меня раздирало на части. Столетия молчания, столетие невыплаканных слез. Столетие дикой боли и одиночества, и я больше не хочу молчать, играть. Ничего не хочу. Он хотел утонуть в моих слезах. Пусть тонет. Захлебнется вместе со мной. Увидела, как его взгляд скользнул по шрамам на запястьях. И мне не захотелось их спрятать. Смотри. Какая я ничтожная идиотка. Мне самой противно.
Шаг ко мне, а я отшатнулась к стене, но ладонь, которая легла на горло, уже не ранит…пальцы гладят кожу. А меня разрывает на части. Не могу больше. Я больше не могу. Смотреть на него не могу, дышать в его присутствии не могу. Я там…в той ванной… с бритвой в руках… я режу вены, потому что я поняла, что больше никогда не увижу его. Потому что он лгал мне. Бросил меня на растерзание опозоренную им же.
— Да. Лгу. Все ложь, Рино. Вся моя жизнь грязная ложь. Торжествуй. Ты победил. Нет, не сегодня, а, черт знает, когда. Я хотела умереть… после того, как ты не вернулся. Я такая… такая жалкая. Презирай меня. Презирай… я сама себя презираю за то, что все еще… — голос сорвался, и я впилась в его рубашку негнущимися пальцами, хрипло шепча. — Я больше не могу так…
* * *
Я не знаю, как это произошло. Я не собирался делать этого. Но вот она кричит, полосуя мою душу словами — плетьми, а уже через секунду я набрасываюсь на её губы, затыкая рот поцелуем. Невольно. Неосознанно. Инстинктивно.
