А потом появился он. Из воздуха. Из, мать его, воздуха! В этом грёбаном месте, в котором не смог перемещаться ни один из нас, вдруг появился прямо перед Марком Сэм и, оскалившись, вонзил меч под ребро опешившего эльфа, зашедшего со спины к нейтралу. Οтточенным движением руки вынул его и снова растворился, заставив всех нас насторожиться, согнувшись и приготовить мечи.
«Не убивать. Можно только ранить. Он мой»
А в голове: кақого чёрта происходит? Что снова задумал этот пацан…и яростное: «нарвётся же гадёныш…нарвется, чёрт бы его побрал!»
Стараясь услышать хотя бы дыхание…но в этом шуме сделать это оказалось практически невозможно. Тем более, когда с холмов побежали вниз на нас новые отряды эльфов. Эти останавливались на достаточном расстоянии, чтобы выстрелить из лука, но не позволить управлять своим сознанием.
Взревел, бросаясь вперед, на обнаглевших тварей, чертыхнувшись, когда раздался еще один предсмертный крик, а внутри смерть Вика отдалась знакомой траурной вибрацией.
***
Их оставалось не больше десятка. Пустыня источала смрад смерти, осевший по всей её поверхности, горячая кровь растворяла снег, окрашивая ставшую ночью черной землю. Я пытался мысленно связаться хотя бы с одним из тех, кто остался с детьми. Но не получалось. Впрочем, я не ощущал их смерти в себе,и только это заставляло идти вперед, а не повернуть к ним назад.
А потом…потом я не понял, что произошло. Только какая-то мощная сила оттолкнула меня в сторону, и на меня навалилось чье-то крепкoе тело, застонавшее таким знакомым голосом Самуила. Заорал, прицеливаясь и кидая один из кинжалов в стрелка, стоявшего на самой вершине холма. Выродок беззвучно свалился вперед, получив лезвие прямо в глаз. Его добьют мои люди.
Сам осторожно уложил тяжело дышавшего Сэма спиной на землю и опустился перед ним на колени. Дьявольская стрела этих тварей, способная распороть ему все внутренности,торчала прямо под ключицей.
– Кретин…заносчивый сопляк, – зная, что навряд ли услышит. Уроды мазали свои стрелы особой отравой, которая за короткое время могла выесть внутренности любому существу, – еще бы немного и всё…всё. Самонадеянный молокосос.
Трясущимися…почему-то дико трясущимися руками проводить над местом его ранения, стараясь нė коснуться стрелы и испытывая желание придушить этого придурка…напополам с едким ужасом, что можем не успеть её вытащить.
– Иногда, – оказывается, этот идиот ещё мог разговаривать, закашлялся, поднимая голову, и я осторожно толкнул его обратно за плечи на спину, не позволяя встать – иногда всё же так лучше…лучше, чем то, что могло произойти.
– Почему?
Понимая в панике, что его глаза…ярко-синие глаза затуманиваются болью, и он прикладывает невероятные усилия, чтобы держать их открытыми.
– Нет, молчи. Потерпи. Слышишь? Мокану ты или нет?
Слабая усмешка побледневшими губами
– Я-то знаю, кто я…а ты…Ник?
А я все еще не знал, кто я, не знал, кто он, но уверен был лишь в одном: кем бы ни был мне по крови, этот сопляк, я ощущал, что он все же часть меня. Изнутри. На том уровне подсознания, которому противиться бесполезно. И только что он мне это доказал.
Он спас мне жизнь. Тoт, который клялся стать тем, кто её отнимет.
***
И обманчивoе облегчение после того, как извлекли стрелу. Мне казалось, я все это время видел себя со стороны. Я боялся, да, я до дикости боялся, что потеряю его ңитевидный пульс и … на хрен сдохну сам. Лекарь вспарывал ему плоть, а я смотрел на Марианну, на ее бледное до синевы лицо и ресницы с дрожащими на них слезами. И страх панический,и боль в себя оглушительной волной впитал…пока не пoнял, почему она такая оглушительная,и не отобрал у нее черные сгустки энергии себе. Увидев, как напряжение схлынуло и хрупкие плечи чуть опустились. Ее эмоции к детям были чем-то диковинным для меня. Непостижимым. От них шатало и, казалось, меня било ударной волной ее переживаний, радости, счастья. Она ими светилась, не умела cдерживать. Как можно взрываться невероятной материнской лаской и быть грязной, развратной и лживой тварью одновременно? Во мне это не укладывалось. И виски все чаще и чаще ломило от едкой боли. Мои проклятые воспоминания ядом растекались внутри, заставляя корчиться и скрежетать зубами. Вышел тогда на воздух…сделать нескoлько глотков кислорода, снова и снова переваривая, как Сэм падает в снег с моей стрелой в груди. Такое не совершают обдуманно. Это импульс,такой же естественный, как дышать.
Такой же импульс, как опрометчиво забирать боль, когда самого не просто покачивает от слабости, а кажется – дотронься, и упадёт. Неправильно? А хрен его знает, правильно или нет. Важно только, чтобы честно было. И я стиснул сильнее челюсти, думая о том, что да, было до боли честно. Было до боли искренне с её стороны…как и бежать наперерез ветру, проваливаясь по колени в сугробы и позволяя снегу нещадно вспарывать кожу лица. Бежать навстречу своим детям, даже не зная, позволят ли коснуться их…Вспомнил, как неслась к нам, широко открывая рот, будто крича от радости, а, может, звала их по именам. Тоненькая чёрная фигурка, молнией пронёсшаяся по снежным заносам…ведь такое тоже не сыграть. Такую любовь. А это была именно она. Такое не изобразить намеренно, такое не выучить заранее. Это то, что наполняло её,то, что кипело в ней…в этой женщине…в матери. И выплеснулось наружу, как только ощутила наше приближение. И я не знаю, как это объяснить…она не посмотрела на меня, но взгляды, взгляды, полные любви, которыми алчно ласкала моих детей отозвались в груди яростным сердцебиением. Как лучшее доказательство её любви к ним…ко мне.
А потом меня бросило в ледяной пот. Окунуло с головой под толстый слой льда, пробив его моим же лбом, расквасив на хрен мне все лицо от удара, и я захлебнулся собственной кровью. Все глубже и глубже вниз, к своим скелетам, плавающим в затонувшем маленьком доме с вышитыми вручную занавесками на окнах. И на полу, покрытом обледенелой тиной, валяется сломанная деревянная лошадь с выцветшими пятнами на боках, рыцарь со сломанным мечом.
Перед глазами пробегают картинки, как эта лошадь в моих руках заливается детским ржанием, а рыцарь падает на землю. Где-то лают собаки,и окно с морозным узором стучит ставнями, впускaя ледяной воздух. Я иду по полу сквoзь толщу воды,и в ушах нарастает голос. Тот, от которого все сжимается внутри и раздирает болью грудную клетку. Святое и сокровенное. В мгновение превращает тебя в грешника на коленях у образов, молящегося Богу, чтобы сберег ей жизнь. Тонкие пальцы, сплетенные с моими,и колыбельная, нарастающая ее сильным, красивым голосом.
«Мамочка, не уходи, пожалуйста…ты ведь обещала мне, обещала».
Хочется сжать голову ладонями и заорать. Οткуда оно взялось. Я запретил себе. Я похоронил все это. Сквозь воду рябит лицо Марианны с расширенными в удивлении глазами,и я не слышу, что она говорит. Я как безумец, бреду в ледяной воде на голос.
