— Что ждет наших попутчиков? — спросил я.
— Нижнее хранилище не привередничает, — отозвался Раздор, ковыряясь в зубах кинжалом. — До Врат доберутся, а там, видимо, окажутся в какой-нибудь еще куче. Дальше — только ждать.
— Их соберут воедино?
— Рано или поздно. Впрочем, никакой гарантии, что им достанутся те же самые конечности и органы, какие были раньше — у крючкотворов нет времени на подобную заботу. Кроме того, в этих краях берешь, что достанется.
Я поглядел через черную реку на стену огня. Даже на таком большом расстоянии высота ее казалась исполинской, жар — чудовищным. Если то, что я ищу, — где-то там, как мне вообще надеяться это обрести? Поиск мой впустую… Я обернулся к Раздору и передал сообщение, которое Винсент расшифровал на КПК: заключения Смерти о таинственном прекратителе и просьбу о покупке к завтраку.
— Сосиски! — заорал Раздор. — Ну где я в это время ночи куплю ему ‘баные сосиски, а?
Я не ответил. Меня заперло внутри моих собственных тревог. Я вновь уставился на стену огня: мерцавшие языки отражались в маслянистой воде, и казалось, будто река тоже горит.
Из этого кошмара возникла лодка.
Паромщик
Оказалось, это широкая плоскодонка — черная, как сама река. Двигалась она медленно и бесшумно: Стикс неохотно расступался перед ней и быстро смыкался позади, едва искажаясь кругами на застойной воде. На корме высилась тощая фигура в черном плаще с капюшоном — толкала судно вперед длинным шестом. Когда лодка уперлась в берег, я рассмотрел еще одну черту: нос украшали десятки черепов, они пялились по сторонам на воду.
Кормчий с безупречным равновесием шагнул вперед, воткнул шест в мелководье и намотал на него канат. Привязав лодку, повернулся к нам и стянул с головы капюшон. Никогда прежде не видел я никого старее, изможденнее и несчастнее. Кожа — воплощение пепельности, глаза посажены так глубоко, что лицо походило на маску, губы постоянно разомкнуты, из-за чего дыхание клокотало у него во рту.
— Я Харон, паромщик, — приглушенно произнес он. — В путь я допускаю тех усопших, кто прошел ритуал погребения и чей переезд оплачен золотой монетой. Не соответствующие этим требованиям…
— Черт бы драл, — перебил его Раздор. — Тебе эту ‘баную речь каждый раз, как ты сюда причаливаешь, произносить надо?
— Таково требование.
— Ну так брось. Сам же знаешь — и я знаю, и Цербер, — что последнее время Нижнее хранилище перевозит всех подряд, включая собак. Поэтому давай-ка плюнем на формальности и закинем этих трупцов на борт.
— Почтение устарело, традиции забыты, — простонал Харон.
Раздор не обратил на него внимания и с яростным пылом принялся грести кучу останков и закидывать их в лодку. Куски падали как попало, бились о корпус с громким стуком, сколько-то ошметков плоти вообще пролетело мимо, отскочило от лавок в лодке и исчезло в воде.
— Что сталось с нашими обычаями? — бурчал Харон себе под нос. — Больше не приветствую я каждого мертвеца, когда восходит он на борт, не провожатый я им в их последнем странствии. Стена огня держит демонов внутри Нижнего мира, и эта некогда великая Река — попросту символ, мифическая препона между жизнью и смертью. Я тут лишь пустышка, да и это кончится, когда мост достроят. Что со мной тогда будет? Я продолжу двигаться этим путем, без пассажиров, без надежды, без собеседников — заброшенное существо с единственной целью: безнадежно хранить гордую в былом традицию…
— Дело сделано! — проорал Раздор. — И, блин, годное дело, если уж я это говорю… Цербер! Иди сюда, мальчик.
Собака горестно лизала место, где только что лежала гора останков, все надеясь на незримые объедки или хотя бы запах плоти, но по призыву Раздора оторвалась и поспешила к берегу, а там сиганула, не сбавляя прыти, в самую середину лодки.
— Отличный прыжок, — тявкнула первая голова.
— У меня лучше вышло, — гавкнула вторая.
— Чтоб вы обе сдохли, — прорычала третья.
— А теперь я еще и должен пса принять — о радость! — Харон горестно вздохнул. — У тебя ж нету небось никаких подобающих бумажек на эту перевозку?
Раздор глянул на меня.
Я глянул на Раздора.
— Нет, — сказал он.
— Даже подписи?
Договоры на воссоединение, еще в Агентстве, раздавал я — но не проследил, чтобы их подписали. Покосившись на груду останков в лодке, понял, что объясняться поздно. Покачал головой.
— Нет, — тихо повторил Раздор.
Харон застонал и показал на голову без тела у меня подмышкой.
— А эта чья будет?
— Это моя подруга, — сказал я. — Ей бы хотелось перебраться на тот берег со всеми остальными.
Паромщик согнул тощий серый палец и поманил меня к себе. Я подчинился. Он пристально осмотрел шею моей спутницы. Лицо у него сделалось еще более унылым.
— Совершенно не тот номер, боюсь. На борт ей можно, а вот дальше никак. Лет через сто я, может, решу иначе. Но ничего не обещаю.
Раздор похлопал меня по плечу.
— Погоди тут. Я недолго.
Я отнес голову обратно на берег, погладил ее по волосам. Она вскоре закрыла глаза и утонула в грезе. Я лег на черную землю и свернулся в клубок, прижав ее лицо к своей груди.
Обнимал я ее крепко, пока паромщик не вернулся.
На берегу той темной реки я прождал долго. Для моих мозгов — слишком долго: раз некому подчиняться, нечего делать, он был вынужден думать. «То, что он ищет, найдется в Нижнем хранилище». «Вам этого не найти». Что тут правда? Или и то и другое — ложь? С первым собеседником я больше никогда не встречусь, и потому подробнее расспросить об этом совете не удастся, а вот второе сказала голова без тела. Я мог бы попросить ее сейчас же растолковать эти четыре вроде бы неопровержимых слова… Но, глянув на ее тревожное лицо, я понял, что она еще спит. Будить ее не хотелось.
Наконец лодка вернулась. Единственный пассажир — угрюмый кормчий. Он вытащил лодку на берег, как и в прошлый раз, и скорбно объявил, ни к кому в особенности не обращаясь:
— Я Харон, паромщик. В путь я допускаю тех усопших…
— Здрасьте еще раз, — сказал я, вставая.
— Вы один? Больше никого?
— Да. Нет.
— Жалко. Одинокое это дело.
Желание пересечь реку было нестерпимым. На том берегу — моя судьба, ни много, ни мало. Нужно попробовать, пусть я никогда и не найду искомое, пусть даже остаток моего бытия уйдет на скитанья по этим бессчастным краям.
— Как мне попасть на тот берег? — спросил я.
— Никак. Вы — неупокоенный.
— Но мне нужно.
— Что вам там нужно, меня не касается.
— И мне вас никак не уговорить?
