Книга Подмастерье. Порученец, страница 131. Автор книги Гордон Хафтон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Подмастерье. Порученец»

Cтраница 131

Эта мысль наполнила его ужасом. Он слишком ясно воображал себе эту сцену. Он замер перед Вратами. Легионы его последователей стоят у него за спиной, алчут поживы Верхнего мира. Награды, о которой им всем рассказывали, мечты, какой все они грезили, и Абаддон — единственный, у кого есть средство воплощения всего этого.

И он повернет ключ… И ничего не произойдет.

Он бродил по залам и лабиринтам своего дворца, терзаемый неопределенностью. Словно раздавлен сразу с двух сторон, и никак не улизнуть. Вероятно, он сможет набраться сил и совершить еще одну вылазку в Верхний мир… То будет тюрьма во всем, кроме названия, но ума перебиться ему хватит. Он привыкнет к тамошним нелепым обычаям, постепенно обретет мощь и привилегии и наконец захватит власть над одним из их многочисленных народов. Его власть будет безжалостной и жестокой — и, что лучше всего, зверской.

Заманчиво — и едва ли превыше его возможностей, но подобные праздные фантазии унизительны. Он никогда не сдавался перед испытанием — и теперь не сдастся. Жаль только, что противник ему достался не из легких.

Напоследок он навестил бойню, огненные пропасти, залы пыток. Зашел в Залу отделения, в Склад невоссоединенных, в Комнату воплей. Позволил себе немножко мимоходного зверства: предложил Танталу помилование, а затем быстро отнял его; распустил слухи, нашептав в уши, пожелавшие слушать, и ртам, способным болтать: приходите к Великим вратам, миг близок… Наконец добрался до стены огня — преграды, непроходимой ни для кого, кроме очень немногих. Совсем скоро она станет не более чем символом. Ему нужно было в это верить. Нужно верить, что ключ повернется и в этих исполинских каменных воротах появится трещина.

Кое-кто из его приспешников уже ждал. Абаддон прошел меж ними, кидая словечко там, оплеуху здесь. Все они собирались долго, но когда он встал у центральной колонны и осмотрел стекшиеся орды — поразился. Он и забыл, какой это восторг — вести эту мерзкую злую толпу, сколь упоительно вредоносна и безжалостна армия дьяволов, бесов, упырей и призраков. Его пылкая грудь налилась гордостью. Рты потекли слюной предвкушения. Этот миг у него не отнимут!

— Привет вам! — взревел он. Оставил эти слова висеть в жгучем воздухе, пока они не угомонили толпу. — Вы ждали долго, и я не заставлю вас ждать еще. Но вы знаете, чего ждать и чего ждут от вас. Впереди великие времена, возможности господства — да такие, что никто из вас и не мыслил себе. Ключ — у меня… — Он вскинул одну из рук и удовлетворенно выслушал стоны, хохотки и рыки одобрения. — И этим ключом я отопру Великие врата Нижнего мира!

Вопли оглушали. Он развернулся, почти ожидая, что рядом окажется Хозяин, готовый в последний миг отнять у Абаддона его судьбу. Но сейчас никто не мог ему помешать. Он поискал крошечное отверстие в центральной каменной колонне. Стер с ключа грязь и воткнул его в замок.

Повернулся ключ мягко.

Один кошмарный миг ничего не происходило. А затем он услышал рокот, как великий гром, и грубое трение камня о камень. Колонны двинулись вперед: трещина между ними, в волос толщиной, сделалась просветом, затем брешью, в которую он видел темные дали, изведанные им в странствиях; брешь делалась все шире, и ворота открылись. Он коротко глянул на Стикс и на мост, высившийся над темными маслянистыми глубинами. И обернулся к своей армии.

— Идите, — велел он. — Творите хаос.

Гордон Хотон: «слабые» мне гораздо интереснее «могущественных», люблю истории, каких обычно не рассказывают.
Интервью переводчика с автором

Из вашей дилогии ясно, что вас завораживают (зачаровывают? вызывают у вас любопытство?) миры не-вполне-живых. Что в этом для вас лично — и как для человека, и как для писателя?


Мой зомби — не классический образчик не-мертвого: он не стонет безудержно, не поглощает сырую человеческую плоть и не действует инстинктивно. Вообще-то ровно наоборот. Он тих, меланхоличен и терпеть не может некоторые виды еды (и в этом смысле очень похож на меня самого). Но помимо этого я его рассматриваю метафорически: он одиночка, он подавлен, сентиментален и постоянно тревожится, а от естественной неуверенности в себе постоянно вынужден делать то, что ему велят другие — потому что ничего лучше он придумать не способен. Поэтому в более широком смысле он — изгой и недотепа, отвергнутый себе подобными, общество считает его недостойным внимания. Меня естественно привлекают такие люди — «слабые» мне гораздо интереснее «могущественных». Люблю истории, каких обычно не рассказывают.

В литературном смысле он был и остается для меня идеальным средством как для того, чтобы поговорить о моих собственных неудачах и слабых местах, так и для того, чтобы исследовать отношение общества в целом к тем людям, кем оно обычно пренебрегает, — к бездомным, низкооплачиваемым рабочим, к любому, кто отличается от нормы. Когда пишу, я всегда ищу такую идею, что помогает раскрыть эту двухслойную структуру — личного и политического.


Есть устойчивое выражение, дескать любой автор поистине прожитого и прочувствованного текста гоняет каких-то своих очень личных бесов/ангелов. Каких бесов и ангелов гоняете вы, создавая свой литературный мир, в данном случае — мир «Подмастерья»/«Порученца»?


Бесов у меня слишком много, всех тут не перечислить, наверное, но парочку особенно значимых приведу. Я боюсь смерти — очень эгоистично: меня наполняет ужасом от понимания, что исчезнет мое сознание, что эта сущность в моей шкуре прекратит существовать и превратится в непостижимое беспредельное ничто. С обыденной точки зрения меня раздражает, что я не буду знать, что произойдет через сто лет или через тысячу, и печалит, что я не увижу, как будут стареть мои дети. Поэтому заполучить в этих двух книгах хоть какую-то власть над смертью — слабая попытка противостоять этому страху. Но «Подмастерье» и «Порученец» также отражают мою одержимость отношениями между людьми и словами, что ими управляют: преграды между людьми и до чего трудно их преодолеть, упорный обрыв связи, повторяющиеся фразы, что застревают в голове, даже после того, как любовный роман закончен, обещания, которые что-то значат лишь в тот миг, когда их произносят. Поэтому вот мой второй бес: я часто отвергаю близость с другими людьми ради надежности отшельничества — насчет людей я тревожусь так же, как мой зомби.

А ангелы? Я люблю ощущение блаженства, когда пишу. Писательство увлекает меня полностью — куда-то деваются целые часы, ускользают целые дни. Как ни парадоксально, сидеть у себя в комнате перед чистой страницей, ждать, когда возникнет, вылепится история — один из тех немногих случаев, когда я ощущаю подлинную связь с миром. У меня такое чувство, что именно тогда я все понимаю таким, как оно есть (хотя, возможно, обманываю себя и создаю скорее нужный мне мир, нежели отражаю тот, что есть). И сколько б я ни жаловался на лингвистические выверты, оформляющие отношения между людьми, мне очень нравится их исследовать, ощущать их сентиментальную поэтичность… Думаю, в душе я — меланхоличный романтик.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация