Начался дождь.
У нас была детская любовь. Мы познакомились, когда нам было по пятнадцать, и до окончания школы хорошо дружили, после чего довольно скоро взаимно влюбились. Наши дома были в Оксфорде всего в паре миль друг от друга, и я почти каждый вечер приезжал на велосипеде повидать ее. А еще я писал ей письма — дважды в неделю, больше двух лет. Пылкие письма, наполненные задором, желанием и радостью.
Подростковый роман!
— Я оставил улики в камере хранения на вокзале. Там микрокассета и кое-какие фотоснимки. — Я вручил ей ключ. — Фотографии я запечатал в простой бурый конверт. Возможно, ты не захочешь это видеть. — Я вынул листок бумаги из внутреннего кармана пиджака. — Вот список всего, что я нашел. Голые подробности — но этого хватит, чтобы на него подействовало.
— Спасибо.
Она спрятала ключ и листок у себя в гардеробе и вытащила записывающее оборудование из-под кучи свитеров. Я не узнал ничего из ее одежды и ощутил легчайший укол ревности. Эмоцию не истолкуешь.
— Счет пришлю на той неделе — или он читает твою почту? — Она покачала головой. — Как только оплатишь счет, все, что я обнаружил, — юридически твое. Естественно, можешь использовать все это и раньше… — Она кивнула. — И если больше ничего, я…
— Ты по мне скучал вообще?
Ее вопрос удивил меня, но я попытался этого не показать.
— Конечно.
— Мог бы и позвонить. Хоть раз.
— Я… ненадолго исчез.
— Рада, что ты вернулся.
Я почувствовал, что мой панцирь истончается. Сейчас я играл по ее правилам.
— Ты тоже могла бы мне позвонить.
Она рассмеялась.
— Ты бы меня не удовлетворил. Спорим, ты не мог бы, даже теперь…
— Дело не в этом.
Мы кисло уставились друг на друга и умолкли, слушая, как дождь гремит по крыше круглой башни.
— Зачем ты за него вышла?
— Не твое дело. — Она покачала головой, затем вздохнула. — Это была ошибка… Пусть и не с самого начала. — Улыбнулась. — И я не знала о его прошлом. Он не рассказывал — и не рассказывает.
— Но ты же не слепая была.
— Тогда было иначе. Он был чудесный. В точности как мне надо.
Молчание и дождь.
— Как можно просто лежать, пока он такое с тобой творит? — Мое отвращение было направлено на меня, на мое собственное желание.
— Ты же видел, какой он.
— Меня от всего этого тошнит…
— Мне твое мнение неинтересно.
— Я не понимаю, что ты в нем нашла.
— Ты не имеешь права… — Она глубоко задышала, затем внезапно протянула руки и зажала мое лицо в ладонях. — Давай не будем больше о нем. Не желаю слушать.
Она притянула меня к себе, и нас замкнуло в поцелуе. Мы стали одним человеком, соединились лбами, носами и ртами, плечами, ладонями, грудями, пахом, бедрами и стопами, нас поглотил поцелуй, он повелевал нами, и мы боготворили друг друга столь полно, и телом, и умом, что стали единым духом, одним восторгом. Вкус ее рта был сладок, как апельсин, и на один мимолетный миг я вообразил, что наши языки — мякоть, губы — податливая, восковая кожица. Мы стояли в сиянии розовой лампочки, и моя раковина раскрылась.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Ерунду не болтай, — ответила она.
Домофон зазвонил, когда мы лежали на кровати.
— Ох черт. Ох черт. — Она вскочила, быстро оправила на себе одежду. — Это он. Я знаю. — Она уже стояла У домофона, не успел я добраться до прихожей. — Алло?
— Эт я. Ключ потерял.
— Подожди. Я спущусь.
— Дверь открой и все. — И, тише: — Тупая корова.
Она запаниковала.
— Нет. Давай сходим куда-нибудь. Давай…
— Слушь, у тя там какой-нить обсос, что ли? Птушта если…
— Нет.
— Тогда открой, блядь, дверь.
Она нажала на маленькую черную кнопку домофонной панели, а миг спустя я услышал, как далеко внизу бухнула дверь.
— Быстро, — сказала она, отодвигая засов. — Уходи. — Она поправила мне галстук и прислушалась к звуку, который я не хотел услышать: шаги по лестнице. — Езжай лифтом.
Мне стало невыносимо тошно.
— Я не могу.
— В смысле?
— В смысле — не могу. С тех пор как…
— Ну, здесь тебе оставаться нельзя. — Она лихорадочно огляделась. — Он что-то подозревает. Я по голосу слышу. Он обыщет каждую комнату.
Даже если б я согласился, время, которое было у меня, чтобы преодолеть свою фобию, истекло. Лифт стоял на нулевом этаже, а Дермот подымался быстро — единственным другим способом. Он появится прежде, чем лифт успеет преодолеть и полпути. Я предложил спуститься как ни в чем не бывало по лестнице и поздороваться с ним по дороге. Эми покачала головой и выдала самый большой сюрприз из всех.
— Думаю, он знает, кто ты. Он видел, что ты за ним следишь.
Единственный вариант — остаться и попробовать заболтать его. Никакого оружия у меня при себе не было, а из наблюдений я знал, что он-то как раз вооружен всегда, и потому будет непросто. Но я смог бы с этим управиться. Пару раз до этого удавалось.
Она прикончила эту мысль, едва я успел ее озвучить.
— Нет. Пожалуйста. Тебе надо уйти. Ты не понимаешь.
Я закрыл дверь и оглядел гостиную в поисках чего-нибудь такого, что могло мне помочь, едва слыша отчаянные извинения Эми. Я не могу уйти и спрятаться в квартире тоже нигде не мог. Что же я могу?
Дождь колотил по крыше круглой башни в дальнем углу, привлекая мой взгляд к лоскуту света на ковре — к бледному прямоугольнику, нарисованному светом луны из слухового окна. В границах этого прямоугольника плясали причудливые симметричные тени — вода струилась по стеклу над ним.
Миг красоты в пору кошмара. Словно тест Роршаха, обнаруживающий черты личности поиском осмысленных узоров в абстрактных пятнах клякс.
И видел я лишь один узор — проклятья на мою голову.
Секс и смерть
— Зачем мы делаем то, что делаем?
Я сидел на заднем сиденье, глядя Смерти в затылок; Смерть говорил. Щупальца черных волос завивались из макушки и до белокожего загривка. У Раздора голова была увесистее и крупнее, но в волосах виднелись красные, как ржавчина, пряди, а пучки кудрей вились у него на шее, как кроватные пружины.
— Я тебе говорил. Без нас было бы хуже.
Смерть отсутствующе огладил бородку, он отвлекся и потому сдал ближе к сточной придорожной канаве.
