Смерть глянул на часы, тяжко вздохнул и повернулся ко мне.
— Пора, — сказал он. — Меня не будет почти весь вечер. Подготовка немалая, а после первого удара само свежевание предполагает… ну, не надо вам подробностей пока… Я вас навещу, когда вернусь, и расскажу, как все прошло. Меж тем дверь к вам в комнату должна быть отперта, а если нет — загляните к Шефу.
Он забрал чемоданчик и без промедленья вышел. Я собрался пойти за ним, но Глад остановил меня.
— Удачи, — сказал он, возложив костлявую ладонь мне на руку. — Вечером. С оценкой.
Я поблагодарил его.
— Расскажу вам, что произойдет.
— Вряд ли, — сказал он. — Сегодня очень занят. Завтра на три месяца уезжаю за рубеж. После завтрака отбываю… Почитаете мои открытки — если, конечно, еще здесь останетесь.
Дверь ко мне в комнату и впрямь была отперта, и потому очередной возможности встретиться с Шефом не выпало. Я всерьез начал сомневаться в его существовании. Вероятно, слишком долго отирался рядом с Гладом — его паранойя оказалась заразной.
И все же чем дольше я размышлял о положении дел, тем страннее оно становилось. Вернув ключ Дебоша на письменный стол, я осознал, что не понимаю, «он» ли Шеф, или «она», или вообще «оно». Из того немногого, что мне было известно, обитатель мансарды мог быть пернатым существом с телом рыбы, ногами слона и головой аксолотля… Но скорее всего, ничего подозрительного в том, что мы ни разу не виделись, нет. Просто не повезло.
Ну да ладно. Я лег на койку, закрыл глаза и провел следующие семь часов в раздумьях — обо всем, что со мной приключилось, и об условиях договора. Я не прерывался на еду или питье и вообще почти не прерывался, покуда не услышал стук в дверь — и к тому времени голова у меня уже ныла. Я давно забыл, что Смерть сказал мне утром, и очень удивился, когда он вошел. Еще больше я удивился, что он без чемоданчика и угрюмо держит в правой руке косу.
— Что случилось? — спросил я.
Он уселся в кресло, откинул спинку и изложил мне все по порядку.
* * *
— Начать следует со свежевания — чтобы вы понимали сразу, что против метода per se я ничего не имею. — Он опер косу о стену едва ли не запоздало. — В нем на самом деле есть все составляющие, какие я когда-то ценил в прекращении… К примеру — много подробного планирования, включая обособление клиента, подбор подходящего времени для удара, времени, выделяемого на уборку, и так далее. Есть и формальное требование по эффективному удалению кожи — что само по себе большая задача. Во всем этом обширное пространство для творчества. С головы начинать или с ног? Какую часть лезвия применять? Удалять фрагменты лоскутным методом или же выкраивать протяженные полосы вдоль спины, очищать торс, как апельсин? Я упрощаю, конечно: докука это немалая — отделать плоть от… — Он поколебался. — Не чересчур ли это для вас?
Я покачал головой, отчаянно пытаясь вспомнить какие-нибудь фактоиды, чтобы отвлечься. Но мозг отказывался подчиняться. У него явно был свой план, поскольку скармливал он мне всего одно сообщение: «Взрослей. Справляйся».
— Ладно… Получаешь, стало быть, удовольствие от планирования и исполнения, а затем еще уйма работы с последствиями. К примеру, совершенно необходимо вычистить лезвие сразу по окончании, иначе металл заржавеет. Я сегодня с новой косой потому, что одолжил Дебошу свою старую несколько недель назад. Не спрашивайте, зачем она ему понадобилась, — главное, он не возвращал ее несколько дней. А когда я припер его к стенке, он сказал, что потерял ее — но знаете что?
— Что?
— Он держал ее у себя в комнате все это время, под кроватью. Ручка вся в крови, на лезвии следы жира и плоти, и он ее даже не завернул. Я проследил, чтобы он ее вычистил при мне. Не один час напролет он отскабливал все до последнего пятнышка, и я его не отпускал, пока не удовлетворился результатом. Когда он закончил, ущерб был почти незаметен. Но я-то знал, что он есть, и инструмент стал уж не тот…
Он с сожалением оглядел прислоненное к стене приспособление. Любые разговоры об административке едва оживляли его невозмутимые черты и из-за них его угрюмое лицо даже озаряли мимолетные улыбки, но память о старой косе повергла его в молчаливую тоску. Я попытался оживить ему настроение, сменив тему.
— Каков он был, ваш клиент?
— Глубоко несчастный, — вздохнул он.
— Почему?
— Он был убежден, что жизнь его предала. Он всегда старался быть предельно прямым во всем, что говорил и делал. Считал, что необходимо ничего не прятать под спудом, что все должны быть открыты. Совершенно дурацкая мысль, конечно, — и он заплатил за нее сполна. С ним никто не хотел дружить дольше нескольких месяцев. — Смерть горестно хохотнул. — Всех, с кем ни знакомился, он рано или поздно обижал — никогда не желая того.
Два года личного сыска научили меня, что у людей к прямоте двоякое отношение. Она им нравится, они ее на дух не выносят, желают ее, не желают. Иногда считают, что лучше не знать, а потом жалуются, что их не ставили в известность. Презирают неведение, но переворачивать камешки и смотреть, что под ними, им не нравится.
Годы под землей преподали мне другой урок. Мертвецы принимают, что есть вещи известные и есть неизвестные. Поэтому покойники такие тупые.
Простите за отступление.
— Чем он занимался?
— Работал на бойне на южной окраине города. — Смерть уставился в потолок и глубоко вздохнул. — Слушайте, мне дорассказать надо. Это, вероятно, поможет мне понять, почему я поступил в конце концов так, как поступил.
Я кивнул и устроился поудобнее. Смерть щелкнул переключателем, вернул спинку в вертикальное положение и продолжил.
— Вообразите следующее. Вы на двухрядном шоссе вдоль фермерского поля. Переезжаете через низкий горбатый мост над каналом и поворачиваете влево, ко двору бойни. Кондиционер в «метро» втягивает внутрь сладкий дух вареных костей и дует им в салон. Вылезаете из машины, осматриваетесь: простое двухэтажное кирпичное здание с покатой черепичной крышей, четыре маленьких окна, узкий вход, мощеный дворик. Высокая серая печная труба высится над пристройкой справа, несколько металлических труб торчит из стен под разными углами. Там-то я и оказался в десять тридцать сегодня утром.
Вокруг никого. Я выбрался из машины, положил чемоданчик на капот, открыл защелки, поднял крышку. Вынул все кости, свинтил их воедино, достал лезвие из целлофана, приделал к ручке. Закрыл чемоданчик и направился к главному зданию, вошел через узкий дверной проем. Встречу с клиентом Шеф организовал внутри. Я приехал минут за десять до срока.
Внутри оказалось мрачнее, чем снаружи. Я миновал темный коридор с кабинетами к бесприютной, испятнанной кровью зале, смердевшей измельченной костью, — громадное, открытое пространство с загонами для скота, шкафами с инструментами и штангами поверху, увешанными крючьями. Посередине — обнесенный стальной сеткой коридор, по которому животных перегоняют из загонов на разделку: здесь и должно было состояться прекращение. В дальнем конце этого коридора имелась вторая дверь, в холодильную камеру — там я побывал, пока ждал прибытия клиента. Мне было немного не по себе, и я взял полдесятка распорок, сунул их себе между пальцами, получились такие металлические когти, немножко поскреб стены. Потом нашел пневматическую глушилку для скота, приставил к голове и нажал на курок. Понятное дело, пистолет не был заряжен — хотя разницы, в общем, никакой.
