Иероним привел меня к черному ходу — к деревянной двери с витражным стеклом в узорах улыбчивых черепов. Она вела к короткому лестничному пролету и в длинный заросший сад. Я ощутил себя ненастоящим. Будто я — сон, пригрезившийся себе самому давным-давно. Песенка моя последняя уже взвыта во тьме. Может, упаду и расколю себе череп, а может, найду, что искал все эти годы, а может, переберусь через садовую стену и буду бежать по лугу, пока пылающий воздух не выжжет мне легкие.
Иероним медленно брел по дорожке, я шел за ним. Наконец мы оказались у спуска в погреб, и я вспомнил…
…Лежу на спине, глаза распахнуты. Рептильная вонь смешивается с запахом крови у меня в ноздрях. Моей крови. Я ощущаю ее влажное тепло у себя под пальцами, отслеживаю ее до ран у меня на груди, позволяю пальцам ощупать границы разрывов. Кровь уже свертывается, тело мое холодно. Чувствую, что меня обманули. Я умер слишком молодым.
Торс и голова непокрыты, но ниже пояса я одет. Поднимаю голову, растерянно смотрю на свои рваные брюки и грязные ботинки. Жизнь внезапно кажется нелепой, начало ее — фарс, содержимое несуразно, завершение бессмысленно. Любые желания, какие были у меня за всю жизнь, любые сомнения, что душили меня, любая логика, что засоряла мне мозг, все грубые животные движения тела и тонкие трепеты души — все это привело меня сюда, в этот миг. Будь в глотке у меня вдох, я бы расхохотался.
И тут теплая рука прикасается ко мне, добрый голос говорит:
— Не бойся. Я помогу тебе.
Хуже всего вот что: я ему поверил.
Нехорошие ходячие
Хранилище изменилось. Оно было стерильным и тихим, как больничный морг. Грубый земляной пол теперь укрывала гладкая белая плитка. Где прежде высились стеллажи, забитые разлагавшимися телами, по семь в глубину со всех сторон, теперь были стены из нержавейки. Я вспомнил одинокую лампочку без абажура — теперь в потолок вмонтировано освещение, управляемое реостатом у входа. Иероним с небрежной легкостью заштатного божества выкрутил свет поярче. В более резком свете пол казался противоестественно чистым, а на стенах стали видны шкафы с колонками выдвижных ящиков. Я уже догадался, что в этих ящиках размещается, но Иероним облек это в слова.
— Трупы, — сказал он. — Но эти нехорошие. Кое-кто когда-то был ходячим, но вел себя плохо. В отличие от вас. Никак не могли угомониться, вырвались, и нам пришлось их наказать. — Он нахмурился. — Я тут тоже хранился, давно.
— Я знаю.
— Но Смерть сказал, это по ошибке.
— Я знаю.
— Говорит, мы иногда ошибаемся.
— Я знаю.
— Перестаньте говорить, что знаете! Ничего вы не знаете! Вы даже на мертвецком больше не разговариваете. Забыли совсем. — Мой растерянный вид, должно быть, досадил ему, поскольку продолжил он с нажимом: — Когда умираешь, язык знаешь. Когда восстаешь — знаешь. Но вы пробыли ходячим слишком долго. Вы теперь разговариваете, как живец. — Он принюхался. — И воняете, как живец.
Я не сумел возразить. Отсутствие кладбищенского смрада — преимущество в мире за пределами этих стен, но среди мертвых я из-за этого попросту подозрительно выделялся.
Я ждал, что Иероним расскажет мне, как поступать дальше, но он стоял совершенно неподвижно, сложив руки и сплетя пальцы. Чуть погодя я напомнил ему, что нам тут надо кого-нибудь выбрать. Лицо у него просветлело. Он доковылял до левой стены и пробежался пальцами по ящикам.
— Кого возьмем? — спросил он.
— Понятия не имею.
— И я.
— А правил нету разве?
— Номера должны совпадать, вот и все.
— А как же вы отбирали трупы в конторе?
Он пожал плечами.
— По моим любимым номерам. Которые у меня на коже — как и у вас. — Он подобрался поближе и разглядел цифры, запечатленные у меня на шее сбоку, слегка провел по ним указательным пальцем. Я не отшатнулся: он такой же неупокоенный, его прикосновение ничего не значило. — Давайте выберем кого-нибудь по вашему номеру?
Я согласился.
Он зачитал цифры вслух и сказал:
— Мне нравится тринадцать. А остальные не нравятся.
— А семь? Пока жил, это у меня любимое число было. Думал, оно принесет мне удачу. Думал, защитит меня…
— Договорились тогда, — перебил меня он. — Тринадцать и семь.
Он повторял эти два слова, идя вдоль ящиков по правой стене. У первой секции остановился, постучал пальцами по одному нижнему отсеку и вытащил из кармана связку ключей. Перебрал несколько, нашел нужный. Колесики в полозьях скрипнули, выдвинулся длинный ящик. В нем размещался очень белый труп, жалко занывший, когда Иероним взялся разглядывать ему шею.
— Идите сюда, — сказал он. — Девять цифр. Идеально подходит… Ваше число и впрямь счастливое.
Я приблизился, нытье продолжилось: низкий, ритмичный стон.
— Что оно говорит?
— «Положите меня на место», конечно. — Иероним недовольно крякнул и покачал головой. — Вас действительно давненько не было, а?
Я не знал, насколько давненько меня не было. Не знал, зачем вернулся. Не знал, куда этот мертвец направится. Не знал, доверять ли обещаниям Смерти. Не знал, слушали ли меня мои родители, когда я их навещал. Не знал, жить ли я хочу, умереть ли, стоять ли здесь, в этом погребе, до Страшного Суда. Иероним был прав: ничего-то я не знаю.
Он заговорил с трупом, а меня обеспечил параллельным переводом.
— Я ему объясняю, что он… что он — в отстойнике для трупцов без регистрации, без могил, без гарантий… Говорю ему, что скоро он опять освободится. Воссоединение на носу. Он — избранный.
На этом последнем слове мертвец страшно застонал и возбужденно замахал руками — и во мне что-то встрепенулось. Память о языке. Смысл — в просвете между вздохом и криком. Отдельные стоны несли в себе груз образов и ощущений: и интонации, и форма губ, и продолжительность звука — все влияло на содержание. Я чувствовал, что говорит труп, еще до того, как Иероним успевал перевести.
— Я все равно хочу вернуться, — сказал мертвец.
— Ладно. С тринадцатым я сам разберусь. Этого выводите, убедитесь, что он способен стоять, и если будет буянить… — Он шмякнул кулаком по ладони другой руки и ушел.
Я присел рядом с мертвецом и вгляделся в него. Он был совершенно наг и несколько разложился, в правой руке сжимал книгу в кожаном переплете. Настроения спрашивать, зачем она ему, у меня не было. Я легонько потянул его за свободную руку и стал ждать. Мертвец заныл, являя нежелание выходить. Я потянул за руку сильнее, надеясь, что мертвец осознает отсутствие выбора и начнет содействовать. Он продолжил сопротивляться — застонал, завозился. Я потянул его за руку с еще большей силой — и вырвал ее из сустава.
— Как обычно, — сказал мертвец.
