— Ясно. Выглядишь хреново. Тем не менее давай за работу. — Я собрался последовать его совету, но он не дал мне такой возможности. — Нет, постой! Сначала дай покажу кое-что.
Он схватил с пластикового кофейного столика местную газету и нетерпеливо пролистал ее, пока не обнаружил искомую статью.
— Вот: «Демон учиняет панику». Заголовок барахло, а сама байка — чума. Слушай: «Полиция разбирается с сообщениями о том, что по улицам города ранним утром во вторник бродил огнедышащий демон. Жители неназываемого района в городской черте описывают существо как могучее, кроваво-красное по цвету и по крайней мере двадцати футов ростом. Злодей, судя по всему, поймал и спалил до смерти двух ни в чем не повинных прохожих, конкретные улики чего пока не попали в руки следователей. Официальное лицо сообщило, что в отсутствие доказательств противного первым будет рассмотрен вариант возможности массовых галлюцинаций в местном сообществе. Случаи такого рода нередки и…» тыры-пыры… Короче, ты понял. Что скажешь?
— Маловероятно это все.
— Ага. Думаю, им надо бы разбираться, что эти люди курили. — Он хохотнул над собственной шуткой. Вышел хмык больной коровы. — Как бы то ни было, это не все. Есть тут еще одна похожая байка где-то… — Он еще раз порылся в газете. — Во, тебе понравится. «Полиция споткнулась о загадочную конечность» — очередной отличный заголовок. — «Прошлым вечером полицейских ошарашила обнаруженная на окраине города оторванная рука. Неустановленная конечность была найдена под припаркованным “вольво” хозяином автомобиля, местным мясником. В эксклюзивном интервью он рассказал репортерам этой газеты, что рука находилась в стадии глубокого разложения и — еще одна причудливая деталь, которая может оказаться чрезвычайно значимой в ходе поимки нарушителя, — к плоти крепились куски скотча». — Дэйв покивал головой и осклабился. — Классная байка. Новости последнее время прям клевые.
— Да, — сказал я и ушел.
Отчистил первую из десяти жарочных решеток. Процесс это медленный, методичный: нужно отдирать присохший жир, поливая его пенным очистителем, а затем домывать моющей жидкостью и водой. Убедившись, что мои усилия превыше всякой критики, я взялся за следующую. И вот тут-то, когда я ополчился против особенно упрямого участка жира и гари, со мной заговорила Зоэ.
— Здорово, — сказала она.
— Привет.
— Все нормально?
— Да. — Я поднял голову. Ее пристальный взгляд вновь вывел меня из равновесия. Он проник мне сквозь одежду, сквозь слои грима, сквозь кожу, чахлые мышцы и жилы и застрял в сердце. Ей я врать не мог. — Нет.
— То или это?
— Не знаю. — Я отложил скребок. — Хотел сказать кое-что про вчерашнее. Когда я сказал, что мне нравится твой анкх…
— Я знаю. — Она просияла. — Мне было приятно. Я вчера вечером об этом думала. Ты единственный человек, кто вообще его заметил. И даже если б не заметил, ты был бы единственным, чье мнение мне важно.
Я растерялся. Положительного отклика я не ожидал. Мозг предсказывал множество исходов, и все вели к моему разоблачению как ходячего. Но из этой растерянности возникла странная истина: я обнаружил, что мне ее отклик нравится, и мне захотелось еще.
— Мне правда нравится. Он красивый.
— Ну, это хорошо. Потому что я тут думала… на самом деле я его просто нашла у реки, но все равно собиралась себе купить такой… — Она прервала себя: — Ты не голодный?
— Нет.
— А я умираю с голоду. Уже полдень?
Я глянул на часы на стене над холодильниками.
— Еще нет.
— Странно. — Она нахмурилась и, казалось, забыла, что собиралась мне сказать. — Надо работать. Давай вместе пообедаем?
— Давай. — Я оживленно закивал, а затем включилась внутренняя защита: — В смысле нет. Я сегодня не могу. А вот завтра да. Точно.
— Ну и ладно. Вечером все равно поговорим. — Она собралась уходить и тут положила руку мне на плечо. Я не отшатнулся. — Кстати, младший управляющий тебя разыскивает. Не отсвечивай какое-то время — он не на шутку злой.
У нее были черные волосы, бледная кожа и ясные карие глаза. Невысокого роста, коренастая, пухленькая, а в желтом комбинезоне походила на осколок солнца, упавший на землю, остывший, затвердевший. Вопреки моей защите и вопреки всему, во что я верил, ей вслед всплыла мысль:
Мне нравится, как она выглядит.
Закончив отчищать решетки, я вышел к кассам. Работу я едва замечал. Была во мне странная легкость, какую ходячим мертвецом я не ощущал никогда прежде.
Ближайшее к этому ощущение, какое я мог вспомнить, происходило из моей жизни, примерно во время моего восьмого дня рождения. К тому возрасту я уже полностью осознал, что я — это я, что я существую как неповторимая личность. Представление это выбило у меня почву из-под ног и перевернуло мое видение мира вверх дном. Тогда я не знал почему, но значительно позже понял: моя найденная личность отделила меня от родителей. В то же время она заставила меня принять, что я не властен над их судьбой и однажды их потеряю.
Мысль о том, что они могут умереть, сокрушила меня. Многие ночи подряд я плакал, пока не засыпал. Однажды, когда я плакал, пришла мама, обняла. Тот раз мало чем отличался от всех прочих, когда она меня утешала, но моя детская логика преобразила тот миг в символ. Он сообщил мне, что вопреки любым поверхностным переменам в моем восприятии под поверхностью моей жизни существует течение, которое останется постоянным. Я всегда буду любим. Обо мне всегда будут печься. Я всегда буду собой. И в тот миг осознания и облегчения почувствовал такую легкость, что, казалось, взлечу к потолку, уплыву в окно и исчезну в звездном небе.
— Сто лет, сто зим.
Мозг включил тревогу. Я действовал автоматически, принимал заказы, исполнял их, переходил к следующим. Не ожидал, что со мной заговорят, и избегал взгляда заговорившего.
— Что желаете, сэр?
— Ничего.
— Я тоже, — добавил второй, воодушевленнее.
Что-то в первом говорившем показалось мне знакомым. Я вскинул взгляд, и меня поразили две вещи.
Во-первых, в очередях стояло человек по десять, что в такую рань неслыханно. Что еще страннее, многие в очереди отпихивали тех, кто впереди, кто-то тер бурчавший живот, кто-то драл себе рот руками. Походило на то, что тут того и гляди вспыхнет драка.
Во-вторых, меня через стойку разглядывал один мой знакомый. Он уж точно выглядел худее, чем мне памятно. Улыбался болезненно, снял черную плоскую кепку и обнажил волос не больше, чем их было, когда мы виделись в последний раз. Смотрелся он столь же хворо, это подчеркивал и его однотонный наряд: черные сапоги, черные джинсы и черная футболка с вышивкой в виде весов на кармане. Я прикинул: случись нам идти вместе по улице темной ночью, нас бы приняли за воров. Но сказал я лишь вот что:
