Слабая улыбка изогнула ей губы, но дальше она молчала. Рядом с ней высокомерный труп рассеянно глазел в пространство. Я отвернулся к окну. Не увидел ничего, кроме темноты и призрачного отражения собственного лица…
…отцовского лица.
Я стоял посреди его кабинета, смотрел, как отец работает. Когда ему было безрадостно, он часами просиживал здесь, собирая и разбирая старые часы. Разговаривал редко. Иногда одергивал меня за то, что мешаюсь, но обычно разрешал смотреть.
Вскрывал кожух, являл миру движущиеся детальки: хрупкую мешанину шестеренок, пружин, колесиков и пластинок. Вывинчивал крошечный шурупчик и вынимал первую шестеренку. Обычно отец держался так, будто я невидимка, и поэтому, когда начинал что-то объяснять, каждый раз получалось неожиданно.
— Тут три шурупа. Они закрепляют пластину, которая удерживает два синтетических рубина — видишь? Эта двойная шестеренка — анкерное колесо, а металлическая полоска рядом — анкерная вилка. Из-за них часы тикают. — Он вытащил еще одну тонкую металлическую штучку и показал на отдельные колесики и пружины изящным пинцетом. — Это часовой механизм, сердце прибора. Вот заводная пружина и баланс, вот это — барабанное колесо, а вот это — заводное; все вот это — заводной механизм, и вместе они закреплены на несущей пластине. — Каждую деталь он вынимал осторожно и выкладывал и их, и все шурупчики в безупречно прямой ряд у себя на рабочей поверхности. Затем поглядел на меня и улыбнулся. — Вот из чего состоят часы, — добавил он.
В глазах у него было одиночество, лицо — без выражения. Я хорошо знал это лицо. Каждое утро я вижу его в зеркале, сейчас оно смотрело на меня из залитого дождем стекла. И хотя я понимаю теперь, что он тогда сделал, в то время я расстроился. Он быстро встал и взмахом ладони сбросил все эти крошечные штучки на пол.
— Нет, — сказал он сердито. — Часы состоят не из этого.
Удушенная корова, хворая утка
— Вы закончили? — спросил презрительный голос.
Он ворвался в мою грезу. Я поглядел на Глада. Тот сосредоточился на однополосной дороге перед собой и машину вел с улиточьей скоростью. Я посмотрел через плечо на заднее сиденье. Высокомерный труп обращался к женщине, чью историю я только что выслушал.
— Потому что, честно говоря, я бы за подобную сказку никаких денег не дал. В чем соль? Где яркий финал? А сказ вообще весь раздерган… Такие, как я, подобное барахло не покупают. Оно не продается! — Женщина уставилась на него покойно, однако ответа не предоставила, и он продолжил нападать — на водителя. — Мы еще не прибыли? Я думал, мы будем на месте много часов назад. Время — деньги!
— Почти приехали, — сказал Глад.
— Да неужели? Со мною так скверно не обращались со времен Отделения. По крайней мере Хранилище было уютное — пока этот ваш тупица помощник не выволок меня с какой-то ахинеей про Воссоединение… Надо было остаться, где был.
— Вы не могли. У вас не было выбора.
— Не рассказывайте мне, что я могу и чего не могу! — огрызнулся он.
Никто и не взялся, и остаток поездки прошел мирно.
Проселок привел нас к деревянным воротцам в высокой каменной ограде. Глад опустил стекло и помахал рукой. Ворота открылись. Машина медленно двинулась вперед, затем вновь разогналась вверх по невысокому холму. Мы прибыли к полю великих дубов.
Он остановил машину, двигатель же бросил на холостом ходу. Дворники размеренно показывали нам окружающее пространство: среднее и дальнее деревья скрывались в дожде и тьме, а ближайшее — кривой и узловатый дуб — все же было видно. Сегодня он казался еще более зловещим, расщелина в стволе зияла громадной пастью, но вопреки безобразному обличию он тянул меня к себе. При жизни меня влекло к себе уродливейшее и худшее в человечестве, и лишь самые выходящие из ряда вон поступки удовлетворяли мои желания, и потому сначала я подумал, что моя связь с этим деревом — теневой след подобного склада ума. Тем не менее в этом было что-то иное. Сравнимо с притяжением, какое я ощущал к Зоэ, — таинственно, необъяснимо и тревожно.
По прибытии мертвецы забеспокоились. Я слышал, как они царапают салон и возятся на сиденье. Глад повернулся к ним и сказал:
— Правила Воссоединения просты. Первое: вы обязаны всегда вести себя вежливо и уважительно с окружающими. В особенности старайтесь не суетиться и не слишком пускать слюни, когда к вам обращаются. Второе: вас положено охранять от ваших же желаний. Для этого у меня с собой помощник, чтобы никто из вас не сбежал. — Он вяло кивнул на меня. — Третье: когда настанет миг Воссоединения, вы переживете порыв, из-за которого кто-то из вас или все вы рухнете наземь. Это нормально, этому не надо противиться. Четвертое: не грубите Стражу. Он просто выполняет свою работу. Пятое: оказавшись в Верхнем хранилище, вы не сможете его покинуть. Вы не вернетесь в мир вспышкой света; вы никогда больше не увидите ни друзей, ни родственников, если только кто-то из них уже не находится там же; и вас не воскресят ни в каком виде… Привыкайте. Всё.
Он открыл дверь и вышел. Я ожидал, что ливень промочит его щуплую фигуру до костей, но его словно бы оберегал незримый кокон. Словно дождь так растерялся из-за хрупкости Глада, что не мог решить: бить прямо насквозь или же отскакивать, и потому предпочел его просто не замечать. Глад отпер задние дверцы и помог первым двум мертвецам выйти на мокрую траву. Их промочило немедленно.
Я ждал, что высокомерный труп поступит так же, но, обернувшись, увидел, что тот презрительно меня разглядывает.
— Полагаю, следующим вы спросите меня?
— Думаю, нам сначала надо пойти.
— Устройте так, чтоб подождали.
— Не могу.
— Можете что хотите.
Я считал, что все мертвецы одинаковые — молчаливые, бездеятельные, безнадежные, но вот, пожалуйста: мертвый поборник личной свободы. Его настрой удивил меня, но и придал уверенности. Мои глубоко похороненные бунтарские инстинкты вновь прокопали себе ход наружу: у Агентства нет надо мной власти, если захочу, чтобы кое-кто из сотрудников Агентства подождал меня, — так и сделаю. Эта новообретенная самоуверенность зрела во мне, пока я не убедил себя, что мне и Гладовы переводческие услуги не нужны. Смысл — в просвете между вздохом и криком: за последние два дня я наслушался мертвецкого языка достаточно, а с моими ошметками воспоминаний о его словаре я, кажется, мог задавать вопросы напрямую.
Я жалобно простонал. Будто душили корову.
— Я в порядке, — ответил труп. — Если не считать того, что умер, конечно.
Я вновь заныл, погромче. На сей раз звук походил на стенанья человека, которому уронили на ногу десятифунтовый молот.
— Не понял, — сказал он. — Если вы пытаетесь разговаривать со мной на моем языке, чтобы убедить меня в своей искренности, — я ценю, но это совершенно не требуется. Сам владею многими языками…
Я отказывался отвлекаться. Застонал в третий, последний раз: на три четверти трагический плач и на одну — хворая утка.
