На третьем этаже стояла женщина. Она молча наблюдала, пока лифт с Гарден поравняется с ней, и после этого открыла дверцу.
– Здравствуйте, мадемуазель Харрис, – сказала она. – Я Элен Лемуан.
– Мадам Харрис, мадам Лемуан, – поправила ее Гарден.
Элен Лемуан выглядела эксцентрическим созданием. Маленькая, густо напудренная, седые волосы уложены в сложную прическу с множеством черепаховых гребней. Она была в черном кружевном платье до пола, с высоким стоячим воротником с белой отделкой. На плечи наброшена белая кружевная шаль. Единственным украшением была филигранная золотая цепь с золотым лорнетом. Женщина держала лорнет маленькой, искалеченной артритом рукой и медленно разглядывала Гарден с головы до ног.
– Мадемуазель Лемуан, – поправила она в свою очередь, закончив осмотр. – Ступайте за мной.
Гарден проследовала за ней в другую эпоху. Гостиная была забита чересчур мягкой мебелью и столами с кружевными скатертями, на которых стояло множество безделушек; пианино под шелковой шалью было почти скрыто рядами фотографий в серебристых и золотистых рамках. На окнах, поверх кружевных занавесок с оборками, висели бархатные гардины, тоже с оборками. Оборки шли по низу чехлов на креслах и диванах, оборками была обшита шаль на пианино, абажуры и даже драпировка над жарко горящим камином. Рисунки и картины покрывали затянутые парчой стены от пола до потолка. Гарден была поражена теснотой и беспорядком.
– Садитесь, мадам, – обратилась к ней мадемуазель Лемуан, – и расскажите, что привело вас ко мне.
Гарден присела на краешек огромного стула. Она протянула хозяйке только что купленную картину.
– Мне сказали, что у вас есть еще работы этого художника. Я хотела бы их купить.
Мадемуазель Лемуан снова взялась за лорнет.
– А, церковь маленького Трэдда! Ну и мошенник же этот Мишель. Он, должно быть, сразу же продал раму, а картину оставил зарастать грязью. – Она перевела взгляд на Гарден: – Почему вы сказали неправду, мадам? Вы слишком молоды, чтобы быть другом этого художника. Почему он вас вдруг заинтересовал?
– Он мой родственник, хотя я никогда его не видела. Его мать – моя двоюродная бабушка. Моя девичья фамилия – Трэдд.
– Этого не может быть. Мне говорили, что у всех Трэддов огненно-рыжие волосы.
Гарден начала терять терпение.
– У меня есть рыжие пряди. Я их крашу.
– Ах, как напрасно!
– Мадемуазель Лемуан, я пришла не для того, чтобы обсуждать мои волосы. Я хочу купить эти картины и готова хорошо заплатить за них. – Она открыла сумочку.
– Нет, мадам, – ответила француженка. Гарден не верила своим ушам.
– Но вы же продали эту картину человеку с блошиного рынка, – сказала она. – Я заплачу гораздо больше. У вас ведь есть еще?
– Да, у меня есть много других картин. Но в настоящий момент нет необходимости их продавать.
– Послушайте, мадемуазель, – взорвалась Гарден, – у меня нет времени для игр. Вы хотите набить цену. Хорошо, я согласна. Мне все равно, сколько они стоят. Я их покупаю.
Элен Лемуан с улыбкой кивнула:
– Вот это уже похоже. Теперь я верю, что у вас частично рыжие волосы и что вы частично Трэдд. Но картины все равно не продаются.
Гарден была поражена. Она привыкла, что купить можно все, что угодно, только плати.
– Но вы должны мне их продать, – сказала она. Злость прошла, теперь она умоляла. – Тетя Элизабет сама ездила в Париж, искала их. Она все здесь обыскала, но так ни одной и не нашла. Трэдд был ее единственным сыном, и она его потеряла. Все, что от него осталось, – это картины.
Элен Лемуан взяла со стоящего рядом столика фарфоровый колокольчик и энергично позвонила.
– Вам следовало сразу сказать это. Для матери маленького Трэдда – это же совсем другое дело. Мы выпьем кофе, а потом поговорим.
Гарден перевела дух. Старую даму явно не следовало торопить, да и до встречи с Люсьеном оставалось еще много времени. Придется только пропустить обед с Лори Паттерсон. Самое главное – получить картины.
– Сколько у вас есть картин, мадемуазель? Мадемуазель Лемуан пожала плечами:
– Откуда я знаю? Десять, двадцать, может, тридцать. Ваш кузен был не очень хорошим художником, но работал весьма усердно. Их полная кладовая. А, вот и кофе! Селеста нальет – у меня сегодня очень плохо с руками. Вам молоко, сахар?
– И то и другое, пожалуйста.
Служанка была почти такая же старая, как мадемуазель Лемуан, и настолько же толста, насколько та худа. Она подала Гарден чашку кофе с молоком; Элен Лемуан пила кофе из кружки, которую было удобно держать двумя руками. Служанка поставила рядом с Гарден полную вазу миндального печенья.
– Угощайтесь, – предложила мадемуазель Лемуан. – Селеста прекрасная кухарка. А теперь оставьте нас, Селеста, вы получили свой комплимент. Расскажите мне о своей двоюродной бабушке, мадам Харрис. Об очаровательной Бесс.
– Элизабет. Она удивительный человек. Еще совсем молодой она потеряла мужа, и, чтобы вырастить детей, ей пришлось самой заниматься делами.
– Да, да. Все это я знаю. Я хочу знать, какая она сегодня. Довольна ли жизнью? Одинока ли? Хорошее ли у нее здоровье? Вышла ли она снова замуж? Она меня очень интересует – единственная соперница, которую я не смогла превзойти. – Мадемуазель Лемуан нетерпеливо щелкнула языком. – Не смотрите на меня так, – сказала она. – Думаете, если мы сейчас старые, так, значит, никогда и не были молодыми? Мы с ней ровесницы, Бесс и я. Ну, она, может быть, на год-два постарше, но это неважно. У нас был общий возлюбленный, очаровательный Гарри. Боже, как он был обаятелен! Я едва не потеряла голову. Естественно, он обожал меня. Но любил Бесс. Как бы мне хотелось познакомиться с ней… Пейте кофе, он слишком дорогой, чтобы выливать. – Мадемуазель Лемуан поднесла ко рту кружку.
Гарден послушно взялась за чашку. В голове у нее все шло кругом. Через край чашки на нее внимательно смотрели бледно-голубые глаза француженки.
– Вы уже приходите в себя? – спросила она, допив кофе. – Ну а теперь расскажите мне о Бесс. Так ее называл Гарри, и так буду называть я. Она довольна своей жизнью? Я желаю ей счастья.
Гарден постаралась представить себе жизнь тетушки Элизабет.
– Да, – ответила она, – думаю, она счастлива.
– Счастлива? А что это такое? Я спросила, довольна ли она жизнью. Вы, молодежь, меня раздражаете. Вы просто не знаете, что Бесс думает о своей жизни. Вы никогда не задумывались об этом. Ваша собственная жизнь и ваши желания – вот все, что вас интересует. Это несомненно и есть причина вашего несчастья.
– Но я не несчастлива!
– Конечно, несчастлива. И если вы не понимаете этого, значит, безнадежно глупы. На вас же это написано большими буквами.
