– Занзи, принесешь мне теплого молока с патокой. Она ничего не ела. Может быть, она просто голодна. Я пойду ее покачаю. – И Генриетта торопливо поднялась по широкой лестнице на третий этаж.
Плача не было слышно, поэтому она на цыпочках прошла по холлу к комнате. Может быть, малышка уснула.
Но открыв дверь, Генриетта вскрикнула. Пегги выгнулась дугой, содрогаясь в конвульсиях. Генриетта бросилась к ней, выхватила ее из колыбели. Крошечная ночная рубашка Пегги была насквозь мокрой от пота, а напряженное, негнущееся маленькое тельце под ней горело так, что до него было страшно дотронуться. Генриетта прижала малышку к груди, словно желая передать мягкость своего собственного тела вздрагивающим, негибким членам ребенка.
– Господи милосердный, – всхлипывала Генриетта, – не допусти, чтобы это случилось. Пожалуйста, Господи милосердный! Тише, малютка, тише. Бабушка – твой добрый ангел, и все будет хорошо. Тсс, мое сокровище. Бабушка пришла. Бабушка все наладит… – Она осыпала поцелуями рыжую головку, слезы падали на кудри, мокрые от пота.
Неверными руками она взяла с ночного столика кувшин, налила холодной воды в миску и окунула туда тряпочку.
– Сейчас бабушка тебя оботрет, Пегги. Сейчас тебе станет намного лучше.
Генриетта положила ребенка на кровать и раздела догола. Она обтерла макушку Пегги, ее шею и горящее личико. Мускулы ребенка обмякли. Генриетта подняла одну маленькую ручку, обтерла ее, поцеловала влажную, беспомощную ладошку. Затем подняла вторую и стала обтирать ее очень медленно, сосредоточив на ней все внимание и стараясь не смотреть на тельце ребенка.
Потом она набрала воздуха в легкие, снова выжала тряпочку и посмотрела. На животе у Пегги виднелось бледно-розовое пятнышко. Генриетта раздвинула пухлые детские ножки. Внутреннюю сторону бедер покрывала красная сыпь.
У Пегги была оспа. Прививка, которая должна была защитить девочку от болезни, внесла инфекцию.
Генриетта сразу перестала плакать. Чтобы бороться за жизнь Пегги, следовало мобилизовать всю свою энергию. В течение следующего часа Генриетта поставила на ноги всех слуг, выкрикивая приказания с верхней лестничной площадки. Она послала мальчика за доктором, велела всем немедленно перебраться в лесной дом, заставила Занзи раздеться догола, вымыться карболовым мылом и сжечь одежду.
– Я останусь здесь и буду ухаживать за малышкой. Присмотрите за тем, чтобы ни мистер Энсон, ни мистер Стюарт, ни мисс Маргарет не входили в этот дом. Поставьте людей на дороге у входа в дом. Молите Бога, чтобы инфекция не распространилась.
Две недели Генриетта продолжала руководить хозяйством на расстоянии. Четыре раза в день Занзи выходила на лужайку и кричала в открытое окно третьего этажа. Она отчитывалась о состоянии всех остальных, спрашивала, как вести хозяйство; Генриетта давала указания, сообщала, как идут дела у Пегги. «В лесном доме все здоровы», – всегда докладывала Занзи. «Пегги держится молодцом», – кричала Генриетта сверху. Обе лгали.
В лесном доме Занзи справлялась со всеми делами одна и вдобавок ухаживала за Маргарет, которая, услышав о болезни Пегги, едва не лишилась чувств. Через два часа она потребовала Занзи к себе. У нее начались преждевременные роды. Доктору, вызванному, чтобы сохранить ребенка, пришлось бороться за жизнь матери. Он не сумел ни предотвратить выкидыш, ни уберечь Маргарет от последующего заражения крови. Целыми днями Занзи сидела у постели Маргарет, обтирая ее пылающее жаром тело, точно так же, как Генриетта обтирала Пегги. Все остальные слуги разбежались – они приняли лихорадку Маргарет за начало оспы.
Стюарт увез Стюарта-младшего в город, чтобы избавить его от опасности заражения и чтобы он не слушал страдальческих стонов больной матери.
И только Энсон остался, чтобы поочередно с Занзи дежурить у постели Маргарет, поить ее бульоном, обтирать лоб, держать за руку.
Когда наконец стало ясно, что жизнь Маргарет вне опасности, Занзи заторопилась к Генриетте в главный дом. Теперь-то ее бодрый отчет будет правдивым.
Она быстрым шагом шла по газону, из окна доносился плач Пегги.
– Миз Трэдд, – позвала негритянка громким, счастливым голосом. – Это Занзи, миз Трэдд!
Ответа не последовало, слышалось только жалобное попискивание усталого ребенка. Занзи подбежала к дому и стала изо всех сил стучать в тяжелую запертую дверь. Генриетта по-прежнему не откликалась.
Вдоль лестницы, ведущей на веранду, стояли тяжелые горшки с розами, Занзи схватила один из них. Она швырнула его в старинное волнистое стекло, посыпались осколки, и через высокое разбитое окно негритянка забралась в столовую.
Наверху Пегги отчаянно металась в кроватке. Ее крошечные губы дрожали, огромные глаза покраснели от слез, ручки были привязаны к планкам, чтобы девочка не чесалась. Но несмотря на это личико Пегги, недавно такое прелестное, было изуродовано шишками и яркими красно-коричневыми пятнами, которые предвещали глубокие шрамы.
Генриетта Трэдд лежала на полу возле кровати, неловко согнув руки и ноги, ее лицо было покрыто сыпью. Она была мертва.
Билли Баррингтон остановил двуколку.
– Я боюсь, – сказал он спокойно.
Сьюзен сняла перчатку с левой руки и переплела пальцы с его пальцами. Она была достаточно умна, чтобы промолчать.
Через несколько минут Билли поднес ее руку к губам, потом бережно положил к ней на колени. Он щелкнул вожжами, и экипаж свернул на дорогу, ведущую к Барони. Поскрипывание колес заинтересовало невидимого пересмешника, и с ветки у них над головой раздался такой же скрипучий и нудный звук.
– Кажется, я только вчера впервые проехал по этой дороге, – подумал вслух Билли. – Тогда мне пришло в голову, что тот, кто живет в таком месте, должен быть самым счастливым человеком на земле. А теперь я жалею Стюарта Трэдда больше, чем всех, кого когда-либо знал. В этом райском уголке не происходит ничего, кроме трагедий.
Проезжая поселок, Билли и Сьюзен кланялись в ответ на поклоны молчаливых, одетых в белое негров.
– Интересно, придет ли на похороны старуха Пэнси? – проговорил Билли. – Я иногда спрашиваю себя: а вдруг она права и над Трэддами действительно тяготеет проклятье?
Тут Сьюзен впервые нарушила молчание.
– Ты не должен так говорить, – сказала она жестоко. – Ты не можешь не скорбеть по мисс Генни. Я тоже по ней скорблю. Но ты не должен до такой степени поддаваться ни этому чувству, ни глупым фантазиям. Ты священник, Билли Баррингтон, и должен действовать соответственно. Ты должен совершить обряд для этой несчастной семьи. И ты сможешь это сделать. Я уверена. Ты будешь силен духом сам, и ты укрепишь их дух. Тебе нечего бояться. Ты справишься.
Билли обернулся к ней. Ее лицо под черной вуалью было совершенно белым от горя и тревоги, которые противоречили ее словам. Он снова взял ее за руку.
– Да, милая, я справлюсь. Не надо за меня волноваться. На похоронах Генриетты Трэдд, которую любило и уважало так много людей, присутствовали только члены ее семьи и негры из имения. Чарлстонцы настолько боялись оспы, что не желали даже ступить на территорию Эшли Барони. Маргарет стояла между Стюартом и Энсоном, каждый поддерживал ее под руку. Она походила на бесплотную тень, худая и ослабевшая от болезни, черная креповая вуаль окутывала ее от черного капора до кончиков черных башмачков. Слева от Стюарта стояла Занзи, тоже в черном, ее черное платье прикрывал черный фартук, сильные руки прижимали к груди двух малышей.
