Гарден попыталась засмеяться:
– Сразу видно, что твоя сестра – борец за права женщин. Я придерживаюсь скорее викторианских взглядов – верю в двойную мораль и всегда буду испытывать стыд.
– Это пройдет. Самое главное, все уже в прошлом. Я не намерен рассказывать тебе о других женщинах и не собираюсь расспрашивать тебя о других мужчинах. Имеет значение только одно – что будет с нами дальше. Я люблю тебя, Гарден, и хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты согласна? Я буду хорошим отцом для Элен. Ты же знаешь, как я ее люблю.
Гарден с любовью посмотрела на такое знакомое и дорогое ей лицо. Коснулась светлых морщинок, бегущих от глаз к вискам, вмятинки на носу в том месте, где он когда-то был сломан.
– Я люблю тебя, Джон, – сказала она, – но не могу выйти за тебя замуж. Пока не могу. Не сейчас. Одна замечательная француженка сказала мне как-то, что замужество – самая трудная работа, какая только может быть, если, конечно, делать ее как следует. А я хочу делать ее как следует. Мне страшновато. В декабре мне исполнилось двадцать девять, а порой бывает такое чувство, будто я только-только начала расти. Дай мне немножко подрасти, ладно? Ты будешь терпелив, дашь мне время?
Он провел пальцем по рассыпанным на ее лице веснушкам.
– Разве я не был терпелив? Есть ли на всем белом свете более терпеливый мужчина, чем я? Я могу подождать и еще немного. Как насчет такого предложения – ты согласна стать моей девушкой?
Гарден вздохнула и потерлась щекой о его плечо.
– Я и так уже твоя девушка, – ответила она.
Эта весна была для Гарден временем открытий. Она все больше и больше узнавала о Чарлстоне. Как когда-то в Европе, она ходила по городу и смотрела. Элизабет была права: она быстро училась. Трудно было представить город красивее. Время оказалось милостивым к Чарлстону, придав розовым, голубым, желтым, зеленым домам нежные пастельные тона, радующие глаз и душу. По контрасту с изысканностью и утонченностью творений рук человеческих природа здесь была щедра на яркие цвета и волнующие, возбуждающие запахи. Пряно благоухали глициния и жасмин; прозрачная хрупкость лепестков азалии как-то не вязалась с ее пронзительно розовым и пурпурным оттенками. Темно-зеленая трава, называвшаяся по имени города, после того как ее постригали, издавала свой особенный запах, а от сладкого аромата тезки Гарден, гардении, захватывало дух.
Повсюду взгляд привлекали узоры вымощенных старинным кирпичом тротуаров, уложенной аккуратными рядами на крутых крышах черепицы, причудливых изгибов кованых решеток ворот, оград, балконов.
Она поражалась окружавшей ее вечно меняющейся красоте, восхищавшей взор.
И слух. Крики разносчиков, песни пересмешников, опьяняющее жужжание пчел, отягченных нектаром, певучая речь цветочниц, тихий шепот волн у набережной и вечная мелодия старых колоколов церкви Святого Михаила, напоминающих о возрасте города и его стойкости. Дважды колокола замолкали: первый раз их захватили англичане, когда были созданы Соединенные Штаты, а второй раз Шерман, когда страна была расколота Гражданской войной. Разбитые врагами колокола каждый раз приводили в порядок, переплавляли, снова водружали на место. Их раскачивали циклоны и землетрясения, но они выстояли. Как выстоял и сам Чарлстон. Сильный мелодичный звук колоколов плыл с высокой белой колокольни и днем, и ночью, придавая очарование и безмятежность измерявшейся их ударами упорядоченной жизни прошедших и будущих поколений.
«Ничто не меняется», – думала Гарден, глядя на нескладных тринадцатилетних мальчиков и девочек, спешащих в пятницу вечером в Саут-Каролина-холл на урок танцев.
«Ничто не меняется», – думала она, глядя на волшебную лестницу Эшли-холл, когда пришла записывать Элен в первый класс.
– Ничто не меняется, – радостно сообщила она пареньку, продававшему содовую у Шветмана, куда она привела Элен поесть мороженого.
«Ничто не меняется, кроме меня», – подумала она. Она была на пасхальном балу в яхт-клубе. Мужчины столпились возле бара, обсуждая охоту и рыбную ловлю; женщины собирались группками в разных концах зала. Именно такие вечеринки казались ей смертельно скучными десять лет назад. Но теперь она была частью этого мира, и ей совсем не было скучно.
Она обсуждала с Милли Эндрюс, какие столики приобретать для детского зала новой городской библиотеки. Милли была членом комитета, решавшего этот вопрос, и ей хотелось знать мнение матерей, у которых есть маленькие дети.
Мимо прошла Патриция Мейсон; Милли поймала ее за руку и спросила, что она думает по этому поводу. Гарден стала уговаривать Патрицию согласиться с ней, а не с Милли. Обе они, как и все остальные, знали, что отец Патриции умирает от рака. Если она захочет говорить об этом – они готовы выслушать ее. Если нет – просто напомнят, что у нее есть друзья, которые любят ее и всегда будут рядом, когда понадобится.
Патриция сказала, что, по ее мнению, лучше купить столики на шестерых, а не на четверых. Потом кто-то замахал ей рукой с другого конца зала.
– Еще увидимся, – сказала она Гарден и Милли. Гарден следила взглядом, как Патриция идет через толпу, разговаривая с каждым. Когда ей будет нужно, они все будут рядом, подумала Гарден, так же как оказались рядом со мной. И окажутся рядом с Элен. Она увидела Уэнтворт и улыбнулась ей. У Элен тоже будут такие подруги, как Уэнтворт. Когда им будет по тридцать, они тоже будут смеяться, вспоминая, что вытворяли в тринадцать. А если вдруг поссорятся, то сумеют и помириться, как сумели они с Уэнтворт. Она перевела взгляд на стоящего у бара Джона. Он оживленно беседовал с Эдом Кемпбелом, наверняка о лодках. Эд строил у себя во дворе парусную яхту и был просто не в состоянии говорить о чем-то другом. Да, все знали, что Эд скучный собеседник, зато не сыскать человека добрее его. За это все любили Эда и постепенно начали действительно интересоваться высотой мачты и глубиной киля его лодки.
Джон и Эд весело смеялись. Глаза Джона почти спрятались в сетке мелких морщинок. Гарден улыбнулась. У нее было все, что нужно женщине для счастья. Если бы она могла воспользоваться этим шансом, довериться своим чувствам, поверить в возможность счастья…
– Счастливой Пасхи, мистер Генри, – сказала Милли. Щеки Логана Генри пылали румянцем. Он с энтузиазмом праздновал конец поста.
– Счастливой Пасхи, Милли, Гарден. Гарден, я ищу твою мать. Ты ее не видела?
– Да, сэр. Она на крыльце.
– Спасибо. В таком случае отправляюсь туда. Ты получила мое письмо? – Гарден кивнула. – Я буду держать тебя в курсе дела. Прошу прощения, сударыни, должен вас покинуть.
Гарден слышала, как, уходя, он бормотал:
– Ох уж эти вдовы!
– Бедный мистер Генри, – сказала она. – У адвоката нелегкая доля.
– Во всяком случае, у адвоката-холостяка, – согласилась Милли. Это была дежурная чарлстонская шутка – жены заставляли мужей брать в поверенные Логана Генри, потому что, когда придет время, он всегда может послужить эскортом для вдовы.
